Анна Яковлева - Посадочные огни
Лева Звенигородский с брезгливостью белого воротничка лавировал между пассажирами, скорчившимися на вещах, за ним с достоинством переступала совершенными ногами Маргарита. Узкая кость, длина ноги, поступь – вылитый арабский скакун сиглави, порода для парадных выездов.
Заторможенные пассажиры, увидев мужчину в форменном кителе, зашевелились, кучками стали подбираться к пилоту первого класса, взяли в кольцо.
– Скажите, – слышалось одновременно со всех сторон, – что там с погодой? Какой прогноз?
– По прогнозу завтра снегопада не будет, – информировал Лева, вынужденно останавливаясь, – почистят полосу и отправят сначала московский борт, потом остальных.
– Так полосу же не чистят, – заметил какой-то проницательный пассажир.
– Это вопрос к администрации порта, – развел руками Звенигородский.
Народ расступился, с недовольством выпуская пленников. К начальнику порта обращаться смысла не было: циклон признавал одну власть – небесную.
– Думаешь, полосу расчистят? – с замиранием сердца спросила Галкина, когда они вышли из душного зала в пургу.
Голос у Маргариты был низкий и певучий, навевал тоску о южных экзотических странах, теплых морях и райских птицах.
– А фиг их знает, – не стал лукавить Лева, хотел добавить какую-то грубость, поднял глаза на Маргариту и притих. Они уже подошли к служебной гостинице и стояли, стряхивая снег с одежды.
Снежинки ложились на цигейковый воротник форменного пальто бортпроводницы, на шапочку, на рыжие волосы и ресницы. Небольшие глаза светились в зимних сумерках холодным синим светом – Венера, вторая планета от Солнца, сияющая и таинственная. Лев Ефимович взгляда оторвать не мог.
Ветер выдохся, и снег уже не был таким тотальным. Запахло морем, островами и чужими странами.
– Лева, может, уж лучше остаться здесь? Завтра же Новый год. – Маргарита не заметила паралича Льва Ефимовича.
Звенигородский был так потрясен, что не расслышал Венеру, ей пришлось повторить вопрос. Лева вышел из ступора:
– Шутишь? У некоторых семьи есть, между прочим. А потом эти… – Лева кивнул на окна второго этажа, за которыми двое суток резались в покер второй пилот и штурман. – Ты забыла, как они на Восьмое марта перепились и нас задержали «из-за высокого содержания алкоголя в крови летного состава»? Нажрутся на Новый год, и будем до Рождества здесь торчать.
Лева первым вошел в здание и по пролетарской привычке не придержал дверь. Она с размаху больно ударила Маргариту по плечу.
– Не спи, замерзнешь, – сморщился Лева.
– Спасибо, Лев Ефимыч, что пропустили вперед даму и дверь придержали, – пробурчала Галкина, протискиваясь.
Маргарита расстегнула пальто, отряхнулась, постучала точеными щиколотками друг о друга, сбивая снег.
Лева уже дошел до середины холла, остановился и теперь ждал, когда она догонит его.
– Рит, – его рука скользнула под пальто и обвилась вокруг гибкой талии, – если не дадут вылет, вместе встретим Новый год.
Это был не вопрос – это было предложение босса, от которого не отказываются. Десятое или одиннадцатое за год приглашение в пошлый служебный романчик.
– Куда ж мы денемся, Лева, из подводной лодки? – прикинулась веником Галкина.
– Нет, только мы с тобой. Согласна?
Бесформенный Левин рот со слюнявыми пузырьками в уголках примеривался к лукаво изогнутым губам Маргариты, рука беспокойно ерзала по спине и ниже. Дама-администратор едва не вывалилась из-за конторки, стараясь не пропустить ни одной детали мизансцены.
– Лева, выбрось из головы.
Маргарита отпихнула командира локтем и заливисто рассмеялась, увидев обалдевшую администраторшу со съехавшими с носа очками.
Лев Ефимович принял этот смех на свой счет. Его физиономия, и без того не отличавшаяся красотой, покраснела, намекая на близкий гипертонический криз.
Он опустил голову, глядя под ноги, взбежал на второй этаж и закрылся в номере.
Звенигородский был уверен: Маргарита избегала близости с ним, единственным.
Вон Васька Коротких, второй пилот – тощий, вертлявый, уши торчат, как локаторы, а бабы на нем виснут гроздьями. Теперь взялся Галкину обхаживать – весь отряд в курсе и делает ставки.
А он, Лев Звенигородский, чем хуже? Рост, вес, объем, солидность, помноженная на профессионализм, – все имеется. Ни одна стюардесса не динамила Леву с таким азартом.
Звенигородский снял пальто, подошел к зеркалу, повернулся в профиль, осмотрел себя недоверчивым взглядом. Профиль напоминал знак американского доллара: лопатки назад, живот вперед. Лева распрямил спину, расправил плечи, попытался втянуть живот. Живот не втягивался, только в положении «дама сверху» расплывался в бока. «Допрыгается она у меня», – постановил Лева, отпустил дряблые мышцы, ссутулился и налил пятьдесят граммов коньяка. Режим режимом, а нервы – нервами.
Ночь Рудобельский провел на гауптвахте, где, по крайней мере, не было крысиного сафари. Повезло хоть с этим.
Наутро командир боевой части попал под прицельный огонь капитана.
– Ты посмотри на свою харю, – не выбирая выражений, хрипел старый моряк, – похож на использованный памперс! Меня мало колышет твоя тонкая душевная организация. Рвешься на берег? Я тебе счастливую сухопутную жизнь устрою в два счета, будешь на большой земле удовлетворять половой инстинкт и заниматься личными делами, сколько влезет.
Слухи о том, что после отпуска Рудобельский вернулся сам не свой, расползлись по дивизиону, как радиация.
– Или ты не в курсе, что сокращение во флоте идет? Выслуга у тебя уже имеется, так что запомни: ты – крайний, – закончил командир.
– Есть крайний, тащ капитан, – таращась преданными глазами в переносицу командиру, пролаял Адам.
– Отправляйтесь на корабль! – буркнул капитан, переходя на «вы».
– Есть, на корабль!
Заскочив на плавбазу, Адам переоделся в рабочий китель и прибыл, как было велено, в доки, где судоремонтники разделывали малый противолодочный корабль, как абреки баранью тушку.
Не прошло и часа, как Рудобельский переругался с этими бандитами с большой дороги, дав страшную клятву, что не примет работу и не подпишет акты.
– Клянусь, хрен я тебе подпишу, – пообещал бригадиру Адам, со страхом наблюдая, как корабль превращается в груду металлолома.
Не успел отдышаться от приступа ненависти ко всем ремонтникам, как боцман шепнул:
– Тащ командир, Черный Дэн шмонает камбуз.
Черный Дэн – это старпом, Данила Чернов. Значит, Миколе кранты. Да что там Миколе, всей новогодней программе кранты.
Кличку старпом получил не столько за кустистые черные брови, фамилию, имя и мрачный взгляд, сколько за свое нечеловеческое, звериное, почти магическое чутье. Чутье Черного Дэна не подводило никогда, он был прирожденным охотником, охотником на охотников, тот еще волк.
