Наталья Труш - День свалившихся с луны
– Ты не ответила...
– Я не хочу отвечать на этот вопрос. – Даша поморщилась. – Зачем много раз говорить о том, что очевидно: человеку столько, сколько он сам себе начисляет. А если не начисляет, то вот тут и приходит старость. Ты всегда говорил, что рядом со мной молодеешь. Что изменилось?
– Ты благородна, моя девочка. – Зиновьев погладил ее по щеке и заправил за розовое ухо выбившуюся из хвоста светлую прядку волос.
– Я просто люблю тебя. – Дарья положила руки ему на плечи.
– Любишь, как... как кого? – Зиновьев внутри сжался, боясь услышать от нее что-то, что ранит его.
– Просто люблю. И все. – Даша прижалась своим холодным носом к его щеке.
Он задрал голову в небо, чтобы она не увидела, как заблестели его глаза.
– Все, Дашка, я заморозил тебя! Нос как ледышка. – Он оглянулся, свистнул. Мамочка выскочил из кустов и понесся к ним. – Ну что, малыш, посидишь в машинке или под столом в кафешке?
Пес склонил лобастую голову набок, вслушиваясь в слова, и затрусил по дорожке на выход из сквера. Зиновьев с Дашей двинулись за ним следом.
– К Саше? – не то спросила, не то сказала Даша.
– Да, к Саше.
* * *Они любили это маленькое уютное кафе неподалеку от Сенной. Заведовал им старый друг Зиновьева – Саша Никитин. Кафе было не для всех. Да все сюда и не ломились. Пива в нем не подавали, музыка сумасшедшая не играла.
Саша – человек вполне обеспеченный, держал заведение исключительно для друзей, которые тут собирались просто поговорить, обменяться новостями. Сюда несколько лет назад Зиновьев привез околевшую от холода Дашку, которую приметил на Невском.
* * *Он тогда прогуливался по той стороне проспекта, которая при артобстреле была наиболее опасной, – об этом туристы читали полустертую надпись на памятной доске на одном из домов. Следом за ним по проезжей части медленно и печально полз его белый «мерседес» – такая вот прихоть была у Зиновьева: зимой он хотел ездить на белоснежной машине. Впрочем, тогда он мог уже позволить себе даже серо-буро-малиновый в крапинку лимузин, если бы захотел.
У Василия Михайловича Зиновьева в жизни было все. Неугомонная юность, коль скоро он не желал работать, как все, за сто рублей на заводе, а хотел на себя, сделала его цеховиком. Ладно скроенные по импортным лекалам джинсы разлетались по всей стране, что в пору тотального дефицита приносило баснословные прибыли. Вася на этом вырос и одним из первых на российских просторах стал называться не нашим словом «бизнесмен»!
За джинсами последовали видеомагнитофоны, за ними – компьютеры и программное обеспечение к ним. Потом было даже какое-то серьезное вооружение, которое Вася умудрился купить за копейки, модернизировать и продать китайцам. Но это уже потом, с величайшей осторожностью, с учетом полученного в жизни урока, который Зиновьеву преподали в местах не столь отдаленных.
А в конце восьмидесятых джинсовый бизнес Василия Михайловича Зиновьева, на который буквально молились модники и модницы, остановили. Правда, при обыске нашли не так уж много: все движимое и недвижимое было записано на кого угодно, только не на бизнесмена Зиновьева. И с деньгами облом вышел: несколько десятков тысяч долларов – вот и весь навар, который сняли с «дяди Васи». Да и те он «добровольно сдал». Но восемь лет бог знает за что Василий Михайлович все же схлопотал.
* * *Сейчас у Василия Михайловича Зиновьева была пора, как он сам говорил, «глубокой мужской зрелости», когда не надо было скакать за каждой идеей, способной принести прибыль. Идеи сами плыли к нему в карман, а он еще смотрел, какая интересна банку, у руля которого он стоял, а какая – не очень.
Обдумывал идеи Василий Михайлович Зиновьев всегда на ходу, а поскольку ходить ему, в общем-то, было некуда, он устраивал пешие прогулки по центру города.
Вот и тогда он медленно шел, заложив руки за спину, как артист Евстигнеев в роли профессора Плейшнера, слегка наклонившись вперед, и думал о том, принимать ли предложение хитрющего жука Устиновича, который вдруг решил продать Зиновьеву землю под гостиничный комплекс. То упирался рогами как баран, а тут вдруг согласился. Как-то это не очень нравилось Василию Михайловичу, и, прежде чем соглашаться, надо было все хорошо взвесить. И проверить. Но не с той стороны, с которой Устинович наверняка все предусмотрел, а с какой-нибудь другой, чтобы узнать истинное положение дел с этим спорным земельным участком.
Остановила Зиновьева и буквально сбила с мысли какая-то импровизированная выставка картин: работы были расставлены прямо на тротуаре, прислонены к стене дома, развешаны на деревянных стойках под зонтиками, под навесами, спасавшими их от снега. Василий Михайлович присмотрелся, углубился во дворик, где было продолжение выставки.
Белый «мерседес» мгновенно припарковался у обочины, из него вышел высоченный Витя Осокин – верный помощник и телохранитель Зиновьева.
Смешно, да? «Хранитель тела»! Однако сегодня без телохранителя большому человеку нельзя.
Витя пробирался за «телом» в плотной толпе зевак, боясь потерять его из вида. И едва не сбил Зиновьева с ног.
...Он стоял у трехногого раскрытого мольберта, на котором были развешаны крошечные картинки в изящных рамках. С картинок на прохожих смотрели симпатичные кошечки, собачки и еще какие-то бурундучки и хомячки. У них были живые глаза. Хорошо прописанные, с мокрым блеском, они притягивали к себе, как притягивают на улице прохожих коробки с живыми котятами и щенками или клеточки с живым товаром в зоомагазине.
Витя никогда не видел у своего хозяина такого лица. Тот трогал картинки руками, наклонялся к ним, чтобы разглядеть поближе, чуть не нюхал. А потом перевел взгляд на девчушку, которая продавала их.
– Это ваши работы? – спросил он.
– Мои, – ответила она, стуча зубами. На ней была куртка, старенькая, с капюшоном, какого-то жуткого цвета застиранных синих семейных трусов эпохи развитого социализма, сильно поношенные джинсы, смешные туристские ботинки – «турики».
– А зовут вас как, милая барышня? – Вите показалось, что Зиновьев жутко смущается и потому выбрал для общения такой тон – старосветский какой-то, если такой на самом деле существует.
– Дарья, – ответила девушка.
– Вы замерзли? – снова спросил Зиновьев.
Она кивнула в ответ. Он видел, как она постукивает ботинком о ботинок, ежится и дует в рукава куртки, в которые буквально втянула по самые кончики пальцев свои худые, как веточки, руки.
– Я покупаю все, что вы продаете, – решительно сказал Зиновьев. – Какая цена вас устроит?
– Я не знаю, – засмущалась художница. – Я оптом не продавала еще!
