Аурелия Хогарт - Жених благородных кровей
Надеялась ли Роберта обзавестись семьей и детьми? Когда была шестнадцатилетней девочкой и жила ожиданием любви, ни секунды не сомневалась, что судьба подарит ей мужа и детей и что ее малыши получат вдоволь материнской заботы и ласки – все, чего некогда так недоставало ей самой. А после расставания с Джеффри, встречаясь с которым Роберта мечтала о детях как никогда прежде, она стала приучать себя к мысли, что должна довольствоваться иными радостями и что семейное счастье вместе с прелестями материнства удовольствие не для нее.
– Я побежала, до вечера! – Вивьен, сопровождаемая шлейфом аромата от Живанши, выпорхнула из своей комнаты и легкими быстрыми шажками прошла к двери, но на пороге приостановилась, повернула голову в вельветовой шляпке с цветком сбоку и улыбнулась светлой благодарной улыбкой. – Большое спасибо за Шустрика. – Она кивнула на клетку, которую Роберта как раз закрывала.
– Пожалуйста. В следующий раз будешь кормить его сама. Чтобы скорее к нему привыкнуть и больше не вопить как резаная, если он вдруг снова захочет отдохнуть у тебя на плече.
Вивьен потешно скривилась, махнула рукой и исчезла за дверью. Роберта повернулась, взглянула на крысенка, что, успев подкрепиться, встал посреди клетки на задние лапки и сложил вместе передние, и сказала ему, будто маленькому человечку:
– Только не подумай, будто я не люблю детей или там боюсь обременить себя семейными заботами. Для меня не составляет никакого труда найти общий язык с ребенком либо с животным, и они ко мне тянутся – вот как ты, например. Я надеялась, что встречу новую любовь, бог свидетель, даже пыталась увлечься другими мужчинами, но, увы, ничего не вышло, а рожать от первого встречного... По-моему, это преступление. В жизни не пойму, что значит «заиметь ребенка для себя». Для себя! Не верх ли эгоизма? Если уж решила подарить жизнь новому человеку, задумайся прежде всего о том, что сможешь дать ему, не о себе. Верно я говорю?
Шустрик шевельнул тонкими, как паутина, усами, перешел к дверце, снова встал на задние лапки и принялся махать передними.
– Хочешь еще погулять? Нет, мой хороший, теперь жди вечера. Или ты просто даешь понять, что согласен со мной? – Она улыбнулась и, словно решив, что крыс и впрямь ее понимает, с жаром продолжила: – Быть может, в отдельных вопросах я отстала от жизни, но не хочу и не буду рожать малыша от кого попало, тем более от папаши из пробирки, хоть это безумие теперь и в моде, и даже – представляешь? – ни капли не жалею, что не забеременела тогда от Джеффри.
Шустрик резко опустился на все четыре лапы.
– Удивляешься? Я сейчас все тебе объясню, и ты снова увидишь, что я права.
Она принялась взволнованно ходить взад-вперед по гостиной. Хоть она и обращалась к Шустрику, но всего лишь просто рассуждала вслух, в который раз убеждая саму себя, что позиция ее верная и не стоит сворачивать с выбранного пути.
– Конечно, если бы я родила ребенка от Джеффри, всю душу бы ему отдала, все силы, постаралась бы, чтоб ему жилось уютно и весело – по крайней мере, в детстве. И он был бы редким красавцем – неважно, с серыми ли глазами или карими, с русыми либо черными волосами. Он был бы плодом любви... – Она резко замолчала, приостановилась, однако, не позволяя себе утопать в грусти, пожала плечами и преувеличенно небрежно продолжила: – Во всяком случае, я любила Джеффри, стало быть, малыш все равно был бы красивым и смышленым, как любой ребенок от мужчины, лучше которого нет в целом мире. Но дело ведь не в красоте и не в сообразительности. О чем в первую очередь мечтает заботливая мать? О том, чтобы ее чадо было счастливо, а о каком счастье может идти речь, если при живом отце мальчик не имеет права называть его папой, вообще о нем знать?
В минуты слабости, когда она позволяла себе помечтать и воображала, что ее неземной роман окончился беременностью, ей всякий раз представлялось, что рождается мальчик, которого она непременно назвала бы Джеффри. С некоторых пор лишь это имя ласкало слух и наводило на мысли о самом прекрасном, что дано испытать человеку. Впрочем, и о самом печальном.
– И что я стала бы ему отвечать, когда он подрос и начал бы спрашивать, кто его отец, почему его нет рядом? Расхожее «папа, мол, умер», или, как маман, «пожалуйста, не приставай ко мне с такими вопросами, не могу их слышать»? – Она решительно покачала головой. – Нет, хорошо, что я одна и совершенно правильно тогда поступила. – Ее взгляд упал на часы в стенке микроволновки. – Ой, пора собираться! Какого черта, вместо того чтобы приводить себя в порядок перед рабочим днем, я битый час раздумываю про то, чего нет? О Джеффри больше не допущу ни единой мысли. В противном случае возненавижу себя, клянусь.
2
По дороге в гостиницу Роберта с грустью вспоминала об оставшихся дома кепке и брюках в стиле милитари и то и дело убирала за ухо сбивавшуюся на лицо прядь распущенных прямых волос. Скорей бы вечер, думала она, хоть рабочий день еще и не начинался. Вернусь домой и первым делом стяну с себя эти страшно неудобные дорогущие шмотки.
Она была лицом гостиницы. Встречалась с журналистами, участвовала в конференциях, ездила на презентации и открытия, лично приглашала в отель видных деятелей искусства, политики и науки. Но главной ее обязанностью было водить по банкетным залам тех, кто задумал устроить вечеринку или отпраздновать свадьбу, и убеждать их в том, что лучшего места, где можно отметить важное в жизни событие, не найти во всем Лондоне. Работа была не совсем ей по сердцу, но благодаря яркой наружности, общительности и способности тотчас располагать собеседника к себе она приносила гостинице немалый доход, за что управляющий Максуэлл Брэнаг не забывал награждать ее приличными суммами. Жажду чувствовать себя свободной, не стесненной ни строгими одеждами, ни правилами приходилось утолять лишь в выходные да во время отпуска, а духовную пищу черпать перед сном из книг.
– Что-то ты поздно сегодня, – заметил портье Чарли, когда Роберта вошла в вестибюль. К каким только уловкам не прибегал он, дабы она увидела в нем не просто человека за конторкой, но красавца, по ком сходила с ума добрая половина молоденьких горничных!
– В отличие от тебя я вовсе не обязана являться к семи, – не глядя на него, ответила Роберта. – Имею право приходить, когда мне удобно. Максуэлл не возражает.
– Жаль! – Чарли шумно вздохнул.
Роберта чуть сдвинула черные брови и недоуменно взглянула на него, приостановившись у входа в коридор, в конце которого располагался ее отделанный деревянными панелями светлый кабинет с окнами в сад.
– Жаль, что ты не являешься к семи, как я! – театрально разводя руками, воскликнул Чарли. – Если бы мы приходили вместе, может, пока в гостинице тишь да благодать, на пару выпивали бы по чашечке утреннего чая, а там, кто знает... – Его смазливая физиономия расплылась в широкой улыбке.
