Барбара Картленд - Звезды в моем сердце
В большой и темной прихожей обшитые дубом стены были увешаны портретами Мазгрейвов, живших еще при Карле II. В доме стоял нестерпимый холод. Огонь не разожгли, хотя кто-то швырнул охапку дров в огромный открытый камин. Гизела вздохнула. Стоит ей уйти – всегда одно и то же. Джеймс ни на что не годен. Чуть ли не полудурок, но где еще они могли бы найти такого дешевого лакея? Хилл, дворецкий, уже давно не работник. Ему вот-вот стукнет семьдесят пять. Он и так почти ничего не видит и не слышит. Единственное, на что он способен, – принести бутылку вина, которую требовал отец, едва переступив порог дома. Гизела подозревала, что, прежде чем перелить вино в графин, старик прикладывался к бутылке, а потом утром допивал остатки.
Девушка сняла накидку, бросила ее на стул и присела перед камином, чтобы разжечь огонь. Тут же с лестницы донесся голос:
– Это ты, Гизела?
Гизела не знала, что делать. Так почти инстинктивно засомневался бы любой человек, который не хочет отвечать и надеется, вопреки всему, что, может быть, его не заметят.
– Гизела!
Голос был резким и очень пронзительным.
– Да.
– Я так и думала, что не ошиблась, услышав шаги. Почему ты сразу не ответила? Где ты была?
– В Таусестере. Вы знаете, выполняла поручение.
– Ну так что? Почему ты задержалась? Сейчас же ступай наверх. Ты мне нужна.
– Я только хотела разжечь огонь.
– Оставь это. Иди сюда.
Гизела поднялась с колен, отряхнула пыль с юбки, и в ту же секунду перед ее мысленным взором неожиданно промелькнула картина: незнакомец в лавке шорника с королевским достоинством и гордостью медленно ступает по деревянному полу.
«Как бы он поступил на моем месте?» – подумала она и сразу поняла, что никогда, ни при каких обстоятельствах он не оказался бы в таком положении, во всяком случае, не потерпел бы его. Он нашел бы выход, противостоял бы своим недругам благодаря силе воли и характеру.
– Гизела! – прозвучало более настойчиво.
– Иду, – отозвалась девушка. – Иду.
Она поднялась по лестнице почти бегом, ее охватил тот глупый детский страх, который всегда вызывала в ней мачеха. Это началось, когда Харриет впервые появилась в доме, и за все последующие годы чувство страха и беспомощности не смогло рассеяться.
Двери большой спальни, выходившей на лестничную площадку, были нараспашку. В комнате стояла огромная кровать с пологом, на которой спали леди Харриет и сквайр, когда он был не настолько пьян, что ему приходилось проводить ночь в своем кресле в курительной. Обстановка комнаты удивительно не соответствовала облику Харриет; все здесь говорило о легкомыслии и женственности – розовые атласные занавески, кисейные оборочки на туалетном столике, купидоны, летящие по расписному потолку, и крошечные стулья на тонких золоченых ножках, перенесенные сюда из какой-то комнаты внизу.
Посреди спальни замерла Харриет – высокая, угловатая, с темными волосами, рассыпавшимися кольцами по широким скулам. Она казалась незваным гостем в собственной комнате, хотя не оставалось ни малейшего сомнения, кто хозяин и здесь, и во всем доме.
– Где ты копалась, несносная девчонка? – набросилась она на Гизелу, как только та вошла. – Тебе прекрасно известно, что я собиралась сегодня обедать в замке в этом лиловом платье. Кружево внизу оторвано. Еще на прошлой неделе я велела тебе пришить его.
– Мне кажется, вы ошибаетесь, – робко возразила Гизела. – Я не помню, чтобы вы упоминали об этом.
Вместо ответа леди Харриет метнулась к Гизеле, схватила ее за плечо, сильно впившись пальцами, и поволокла к кровати, где было разложено платье, о котором шла речь.
– Раз так, смотри сама, – сказала она, отвешивая падчерице увесистый подзатыльник. – Смотри хорошенько. Ведь ты убирала платье. Разве я не говорила тебе тысячу раз – прежде чем вешать платье в шкаф, посмотри, не нужно ли где-нибудь заштопать или починить?
Она принялась грубо трясти Гизелу, все глубже впиваясь ногтями в руку девушки, так что та даже вскрикнула от боли.
– О, прошу вас! Мне больно.
– И будет еще больнее, если ты сию же секунду не займешься платьем, – ответила леди Харриет. – Ты маленькая ленивая тупица. Ничего не можешь сделать, о чем тебя просят. Ну какой от тебя толк, хотела бы я знать? Берись за иголку с ниткой и не смей выходить из комнаты, пока не закончишь работу.
– Могу ли я сначала выпить чашку чая? – попросила Гизела. – В Таусестере было так холодно, что у меня окоченели пальцы.
– Работа их согреет, – отрезала леди Харриет. – Я уже сказала, что тебе нужно делать. Распивать чаи некогда. Пошевеливайся! Слышишь меня? Сегодня вечером я должна быть в этом платье, или получишь взбучку, которую не скоро забудешь.
И она толкнула Гизелу так, что та полетела по комнате к самым дверям. С трудом удержавшись на ногах, девушка открыла дверь и помчалась вверх по лестнице в свою комнату, бросила накидку и шляпу на кровать. И хотя она знала, что волосы ее в полном беспорядке, растрепанные ветром и примятые шляпой, она не посмела задержаться даже на минуту, чтобы привести себя в опрятный вид. Взяв рабочую корзинку, она поспешила вернуться в комнату мачехи и с облегчением обнаружила, что леди Харриет уже ушла.
Проворно придвинув стул к кровати, она начала пришивать крошечными, почти невидимыми стежками кружевной волан, который оторвался от затейливых оборок по подолу платья. Только сев за работу, Гизела почувствовала, что рука там, где схватила ее мачеха, была в синяках и слегка ныла. К тому же девушка до сих пор ощущала острую боль в затылке от костлявых пальцев леди Харриет. Глаза Гизелы наполнились слезами. Почему, спрашивала она себя, что бы она ни сделала – все не так? Почему она не могла все предусмотреть и вовремя обо всем позаботиться? Она и вправду изо всех сил старалась умилостивить леди Харриет – не столько ради себя, сколько ради отца и всех домочадцев.
– Никак не пойму, почему бы тебе не постараться угодить своей мачехе, – не раз упрекал ее отец.
Но Гизела не могла объяснить ему, что, как бы она ни старалась, леди Харриет никогда не будет довольна. Отец представить себе не мог, как жестоко она обращалась с Гизелой, без конца награждая ее пинками и щипками. Еще с тех пор, как Гизела была ребенком, леди Харриет находила малейший повод, чтобы поколотить ее. Разбитая чашка, невыполненное поручение, случайная реплика, которая расценивалась как дерзость, – все это приводило к тому, что леди Харриет доставала тонкий жесткий кнутик для собак, который держала у себя в спальне специально для этой цели.
Шли годы, Гизела пыталась протестовать против такого унизительного наказания, говоря, что она уже взрослая. Но маленькая и щуплая девушка была не в состоянии противостоять гораздо более сильной мачехе. Гизела знала также из своего печального опыта, что протесты и крики только больше злили леди Харриет, так что она принималась стегать свою падчерицу еще сильнее и яростнее. В такие минуты в глазах женщины появлялся зловещий огонек, а губы кривились в жестокой усмешке. Гизела не понимала, отчего это происходит, и страшно пугалась такого неестественного и злобного проявления чувств.
