Меган Максвелл - Ты только попроси
Время от времени я встречаюсь с ним в кафетерии, где он за мной наблюдает… наблюдает… наблюдает. Однако когда я появляюсь с Мигелем и ребятами, он сразу же уходит. Какое облегчение!
Сегодня моя занудная начальница засыпала меня сотней бумаг. Она, как всегда, забыла, что Мигель, будучи секретарем сеньора Циммермана, должен заниматься половиной бумаг, по которым мы решаем вопросы.
Во время обеденного перерыва в кабинете появляется предмет моих влажных снов и, пронзив меня взглядом, не стуча, входит в кабинет начальницы, а через пару секунд они вместе выходят пообедать.
Оставшись одна, я немного расслабляюсь. Я не знаю, что происходит между нами, но его присутствие меня будоражит и заставляет кипеть в жилах кровь. Прибрав на столе, решаю сделать то же самое, что и они, – и отправляюсь на обед. Но поскольку меня ждет кипа документов, вместо того чтобы использовать свои два часика, я выбегаю только на один.
Придя в офис, кладу сумку на тумбочку, беру айпод и надеваю наушники. Если мне что-то и нравится в жизни, так это музыка. Мама учила отца, сестру и меня тому, что только музыка укрощает хищников и облегчает невзгоды. Это, среди многих прочих, было ее последней волей, и, может быть, поэтому я обожаю музыку и целый день мурлычу песенки. Стоит мне только включить айпод, я начинаю петь и погрязаю в бумажной суете. Моя жизнь – это копание в бумагах!
Нагруженная папками, вхожу в кабинет Доньи Зануды и открываю нечто похожее на гардероб, который мы используем в качестве архива. Этот гардероб смежный с кабинетом сеньора Циммермана, но я знаю, что его нет, поэтому расслабляюсь и начинаю раскладывать папки, напевая:
Дарю тебе свою любовь, дарю тебе жизнь,
Несмотря на боль, только ты вдохновляешь.
Мы не идеальны, мы противоположные полюса.
Я сильно люблю тебя, иногда ненавижу.
Дарю тебе свою любовь, дарю тебе жизнь,
Подарю тебе солнце, если только попросишь.
Мы не идеальны, мы противоположные полюса.
Пока я рядом с тобой, всегда бы пыталась
Я бы все отдала?..[1]
– Вы отвратительно поете, сеньорита Флорес.
Этот голос. Этот акцент.
Испугавшись, я роняю папку. Наклоняюсь, чтобы поднять ее, и, бац, натыкаюсь на него головой. На сеньора Циммермана. На моем лице смятение из-за совершенных мной ляпов перед этим супермегашефом! Я смотрю на него и, снимая наушники, бормочу:
– Прошу прощения, сеньор Циммерман.
– Все в порядке. – Он трогает мой лоб и просто спрашивает: – Ты хорошо себя чувствуешь?
Качаю головой, подобно игрушкам, которые сидят на заднем сиденье машины. Он уже второй раз меня спрашивает, в порядке ли я. Какой он милый! Не в силах устоять, сканирую его глазами: высокий, волосы темно-каштановые с русыми прядями, тридцать с небольшим, жилистый, голубые глаза, глубокий и сексуальный голос… Короче, идеал.
– Жаль, что я вас напугал, – добавляет он. – Я не хотел.
Я опять киваю головой, как кукла. Я, наверное, похожа на дурочку! Поднимаюсь с папкой в руках и спрашиваю:
– Сеньора Санчес вернулась с вами?
– Да.
Я удивлена, ведь я не слышала, как она вошла в кабинет. Хочу выйти из архива, но немец берет меня за руку.
– Что ты пела?
Этот вопрос застает меня врасплох, я чуть не подпрыгиваю: «А почему это тебя интересует?» Но, к счастью, я сдерживаю свой порыв:
– Песню.
Он улыбается. Боже мой! Какая улыбка!
– Я знаю… Мне понравились слова. Что это за песня?
– «Черное и Белое» Малу́, сеньор.
Но мои слова ему, кажется, нравятся. Он что, смеется надо мной?
– Теперь, когда ты знаешь, кто я, ты называешь меня сеньор?
– Прошу прощения, сеньор Циммерман, – разъясняю я профессиональным тоном. – Я не узнала вас в лифте. Но теперь, когда уже знаю, кто вы, думаю, что должна обращаться к вам должным образом.
Он делает шаг вперед, а я назад. Что он делает?
Он делает еще один шаг ко мне, а я, пытаясь отойти назад, натыкаюсь на полку. Я в ловушке. Сеньор Циммерман, сексуальный тип, которому несколько дней назад я сунула в рот клубничную жвачку, сейчас почти навис надо мной и наклоняется так, что его лицо оказывается напротив моего.
– Мне больше нравилось, когда ты не знала, кто я, – шепчет он.
– Сеньор, я…
– Эрик. Мое имя – Эрик.
Смущенная и взволнованная тем, что со мной делает этот гигант, глотаю комок эмоций.
– Мне жаль, сеньор. Но я полагаю, что это будет неправильно.
Не спрашивая моего разрешения, он вытягивает ручку, которая удерживала пучок волос, и мои прямые темные волосы падают на плечи. Я смотрю на него. Он смотрит на меня. Это длится долгое время, и слышно лишь наше прерывистое дыхание.
– Ты проглотила язык? – спрашивает он, прерывая молчание.
– Нет, сеньор, – отвечаю я, чуть ли не падая в обморок.
– Тогда куда подевалась та остроумная девушка из лифта?
Я собираюсь ответить, но слышу голоса начальницы и Мигеля, которые входят в кабинет. Циммерман прижимается ко мне и приказывает молчать. Не понимаю, почему, но я подчиняюсь.
– Где Джудит? – спрашивает начальница.
– Я почти уверен, что она в кафетерии. Наверное, пошла за кока-колой. Она еще не скоро вернется, – отвечает Мигель и закрывает дверь.
– Ты уверен?
– Уверен, – настаивает Мигель. – Ладно, иди ко мне.
О боже! Это не должно произойти.
Сеньор Циммерман не должен видеть то, что, я полагаю, эти двое собираются делать. Думаю, как же остановить это или отвлечь его, но ничего не приходит в голову. Этот мужчина навис надо мной и не отрывает от меня взгляд.
– Тихонько, сеньорита Флорес. Пусть развлекаются, – шепчет он.
Я хочу умереть!
Какой стыд!
Через мгновение голоса стихают, слышны только звуки поцелуев. Испуганная неловкой тишиной, я смотрю в приоткрытую дверь и прикрываю рот рукой. Начальница сидит на столе, Мигель ее ласкает. У меня учащается дыхание, а Циммерман улыбается. Обнимает меня за талию и притягивает к себе.
– Тебя это возбуждает? – спрашивает он.
Я молча смотрю на него. Я не собираюсь отвечать на этот вопрос. Мне стыдно, что мы оба наблюдаем за этой сценой. Но его пристальный взгляд меня пронизывает, и он приближает свои губы к моим.
– Футбол возбуждает тебя больше, чем это?
О боже! Меня возбуждает он! Он, он, он!
Как меня может не возбуждать такой мужчина, как он, и в такой ситуации, как эта? К черту футбол! В конце концов я снова киваю головой, как кукла. Мне не стыдно.
Циммерман видит, что я изнемогаю, поворачивает голову и смотрит в дверную щель. Он увлекает меня за собой, чтобы мы вместе оказались перед приоткрытой дверью. У меня пропадает дар речи от того, что я вижу. Я закрываю глаза. Я не хочу это видеть. Как мне стыдно! Через мгновение немец снова прижимает меня к полке и спрашивает, почти касаясь губами моего уха:
