Иди ты... в жёны (СИ) - Кит Тата

Тихий скрип старой плахи о металлические скобы вызвал улыбку ностальгии. Дед всегда ночью слышал, когда я возвращаюсь домой. Едва я скрипну плахой, при этом стараясь быть крайне тихой, как на крыльце и веранде зажигался свет. А дедушка выходил на крыльцо в растянутых на коленках кальсонах, в теплой клетчатой рубашке и закуривал сигарету, всегда говоря: «Заходи тихо, бабка спит. Проснётся – опять кормить начнёт».

Не желая привлекать внимание соседей, которые наверняка набегут толпой, если хоть один из них узнает, что кто-то приехал в дом Авдеевых, я закатила оба чемодана в ограду и снова заложила ворота, теперь уже изнутри задвинув толстую плаху обратно.

Вынули из сумочки ключи от дома, они же – от веранды, и открыла старый навесной замок.

На веранде всё так же стоял списанный когда-то с нашей квартиры диван, шкаф с открытыми полками внизу и большой стол, который на праздники мыли от пыли и заносили в дом или просто выносили на улицу, если позволяла погода.

Я прошла к двери, обшитой коричневым дерматином еще, наверное, при царе Горохе, и ватой под ним. Своего рода, утеплитель. Потянула за металлическую ручку, торчащую из ткани, и оказалась в доме.

Нос сразу заполнил запах старых вещей и затхлости, так как дом давно уже год никто не открывал и не проветривал. Но на ум, почему-то, сразу пришёл запах бабушкиных пирожков или блинов, которые она пекла почти каждое утро.

На полу прихожей у двери лежал коврик, связанный бабушкой из старых вещей. Цветастый, веселый. Как она любила. Мне нравилось иногда разглядывать их и угадывать, какая вещь была порезана ради его изготовления.

На стене сбоку вешалка, которую дед сделал сам из досок, а крючки из толстой проволоки и гвоздей. Не знаю, сколько лет этой вешалке, но точно знаю, что она старше меня. Миллион раз предлагали им её поменять, даже сами покупали новую и нахалом привозили, но бабушка с дедушкой ни в какую не соглашались менять то, что сделали когда-то сами, не имея денег купить это в магазине.

Но самая любимая мной часть прихожей – это трельяж. Небольшая коричневая тумбочка на четырех деревянных ножках, а на ней три больших вертикальных зеркала, из который, если поставить боковые зеркала параллельно друг другу, можно сделать «коридор бесконечности».

Это были нулевые без гаджетов. Мы делали развлечение из всего, что попадалось под руку.

Обувь я снимать не стала – в пыли всё.

Прошла в босоножках дальше в дом. Заглянула на кухню, где стояла потрескавшаяся печка, давно не видевшая свежей побелки, и старый бабушкин гарнитур. Папа говорил, что этот гарнитур мой ровесник. Бело-зеленый бабушкин любимчик. Тридцать лет, а выглядит даже получше меня.

Умели же раньше мебель делать!

Здесь же, на кухне, небольшой столик под окном с двумя табуретками под ним. Дед сам вырезал, когда у него инструмент появился. Импортный. «Лысьва» - плита на все времена, бабушкина любимца. А на ней чугунная сковорода. Ну, и куда же без холодильника «Бирюса»?

Я прошла в зал, где с моих губ слетел тихий смешок.

На ТВ-тумбе стоял телевизор. Плоский. Уже современный. На юбилей свадьбы дарили бабушке с дедушкой лет семь назад. Небольшой клочок современности в океане советской ностальгии, но накрыт он неизменной белой вязанной бабушкой кружевной салфеткой.

Что-то меняется и модернизируется, но что-то вечно.

Внезапно я услышала странный шум за спиной. По спине пробежал холодок. Я хотела обернуться, но почувствовала, как через легкое летнее платье мне что-то уперлось между лопатками.

- Стой! Стрелять буду! – донесся из-за спины смутно знакомы прокуренный мужской голос.

- Свои! – сдавленно выронила я, но руки инстинктивно подняла. Наверное, подсознательно понимала, что нужно показать, что я не вооружена и пришла с миром.

- Вижу, что свои, - хмыкнул всё ещё подозрительно знакомый голос сзади, и со спины исчезло давящее ощущение холодного оружия. – Не свои бы даже бзднуть не успели, - уже с улыбкой в голосе отозвался мужчина.

Я обернулась, и брови мои стремительно подлетели вверх.

- Дядь Петь?! – и только сейчас я смогла выдохнуть, но бешено колотящееся в груди сердце, пока не спешило успокаиваться. – Ещё секунда, и вы бы смогли меня убить, даже не выстрелив. Нельзя же так пугать!

- А в хату, за которой я присматриваю, можно вламываться без предупреждения? – резонно заметил сосед моего деда, вешая ружьё за ремень на плечо. – Ты руки-то опусти. Я, вроде, не хэндэхохал.

- А… Ой! – я тут же опустила руки, не зная, куда их теперь деть. С поднятыми будто бы удобнее было. – Вы видели, как я заходила?

- Видел, конечно. На рыбалку собрался. Сапоги натягиваю, смотрю, знакомая рыжая шевелюра в дом лезет.

- Могли бы просто окликнуть, раз узнали. Ружьё-то зачем?

- Так интереснее, - хитро улыбнулся дядя Петя. Он чуть старше моего папы и всю жизнь прожил в этой деревне. Уезжал, разве что, за высшим образованием в город, когда выпустился из школы. – А ты какими судьбами здесь? Говорят, ты какая-то крутая директорша в городе.

- Кто говорит?

- Да, в магазине говорят.

Перемыть кому-то косточки – одно из любимых занятий в местном магазине. Пока народ ждёт хлебовозку, можно пройтись не только по одной личности, но и по всем его родственникам до седьмого колена.

- Директорша, - кивнула я согласно.

- Давно тебя видно не было. Дом продавать приехала?

- Нет. Просто в отпуск.

- По корням соскучилась, - одобрительно закивал дядя Петя. – Стареешь.

Жирной меня уже называли. Теперь ещё и старой.

Спасибо, пожалуйста!

- Можно и так сказать, - ответила я обтекаемо. И, чтобы дальше не пошло любимых расспросов о семье и детях, я быстро перевела стрелки на собеседника. – А вы как поживаете?

- Как сала килограмм, - несколько устало вздохнул дядя Петя. – На почте сторожем работаю. Ты-то надолго к нам?

- Не знаю. Может, на месяц. Может, на всё лето.

- Ой, Никитке скажу – облезет, - ухмыльнулся мужчина.

Стоило соседу назвать имя своего сына, как перед глазами поплыли картинки из того самого лета, где мы с Никитой, будучи шестнадцатилетними взрослыми, клялись в вечной любви и украдкой целовались под цветущей яблоней. А потом его пчела в губу ужалила.

- Как, кстати, Никита поживает?

- Жена, трое детей. Своя квартира, машина, образование, - он так всё это перечислял, что в конце я ждала что-то типа: «Смотри, кого ты потеряла». Но нет. - Через месяц, кстати, должен приехать, да шпану свою до конца лета у нас оставить.

- Всех троих? – удивилась я.

Мне кажется, меня одну в детстве бабушка с дедушкой кое-как выносили, а тут сразу трое.

- Двоих. Третий ещё совсем мелкий, а я от двоих и так на рыбалке целыми днями прячусь, - ехидно улыбнулся дядя Петя. – Ты это, Любка, приходи к нам на ужин. Тут-то, поди, и есть нечего. А пока ты за продуктами сходишь, пока приготовишь… Короче, давай к нам. Моя бабка будет рада. Как раз тебя недавно вспоминала.

- Спасибо, но я, наверное, сейчас приберусь и сразу спать лягу. Устала с дороги.

Это раньше, подростком, я к ним свободно бегала, и мы, каким-то чудом, находили общие темы для разговоров. Но сейчас, когда я очерствела от постоянной работы, я не представляю, о чем вообще можно говорить с людьми, которых не видела больше десяти лет.

- Ну, ты хоть в гости зайди, - кажется, обиделся. - Сметанкой да молоком тебя угостим.

- Это необязательно.

- Тогда мы с бабкой к тебе сами придём.

- Хорошо, я зайду.

Дважды меня уговаривать не надо.

Дядя Петя ушёл, а я, занесла чемоданы в дом. Переоделась в одежду попроще и начала уборку.

Незадолго до смерти деда папа смогу уговорить его на то, чтобы ему пробурили скважину и провели воду в дом. Гонять с флягой до колодца в конце огорода деду было уже тяжело. Но из упрямства отказывался от воды в доме, так как считал, что стены отсыреют и покроются плесенью. Понадобилось много времени, чтобы убедить его в том, что такого не будет.