Джасинда Уайлдер - На веки вечные
— Мы будем скучать по тебе, Эв, — сказал папа, повернувшись ко мне и посмотрев на меня. — Дома без тебя будет тихо.
« Как будто ты заметишь», — хотела сказать я, но не сказала.
— Я тоже буду скучать по тебе. Папа.
— Не будь хулиганкой, — сказала — И ты тоже. И серьезно, не сходи с ума по этому типу, Майклу. Ты не...
Иден заткнула уши пальцами.
— ЛА-ЛА-ЛА... Я не слушаю! — напела она. Потом, вынув пальцы из ушей, сказала:
— Серьезно. Не начинай.
Я вздохнула.
— Ладно. Я люблю тебя, тупица.
— И я тебя, идиотка.
Папа нахмурился.
— Серьезно? Вы девочки-подростки или мальчики-подростки?
Мы обе закатили глаза и потом обнялись еще раз. Я наклонилась и через сиденье обняла папу, почувствовав, что от него пахнет кофе. Потом вышла из машины, открыла багажник и, закрывая его, попыталась удержать сумочку и чемодан. Последний раз помахав рукой, Папа и Иден уехали, и я осталась одна, совершенно одна в первый раз в жизни.
В нескольких футах от меня, в поднятой машиной пыли, стоял мальчик. У него был большой черный туристический рюкзак, перекинутый через плечо, и спина у него была такая прямая, как сосны, что возвышались вокруг. Одна рука была засунута в передний карман, а другой он играл с лямкой рюкзака. Ногой, обутой в ботинок, он шаркал по земле, вглядываясь в ряд домиков.
Я не могла не взглянуть на него украдкой второй раз. Он не был похож ни на одного мальчика, которого я видела раньше. Похоже, ему было примерно столько же, сколько и мне, четырнадцать или пятнадцать лет, но он был высокий, уже почти шесть футов,[4] и мускулистый, больше как взрослый, чем как подросток. У него были растрепанные черные волосы, которые не мешало бы подстричь, и пушок на шее, как у подростка, который надеется отрастить бороду.
До этого момента я ни в кого не влюблялась. Иден все время говорила о мальчиках, и наши друзья все время болтали об этом мальчике или том мальчике, захлебываясь, говорили о первых поцелуях или первых свиданиях, но меня все это никогда особо не интересовало. Конечно, я замечала в школе крутых парней, потому что я не была мертва или слепа. Но рисование занимало все мое время. Или, точнее, мое время занимало то, что каждый день я просыпалась и не скучала по маме, и рисование помогало. У меня в мозгу не было много места, чтобы думать о мальчиках.
Но этот мальчик, который стоял в шести футах от меня и выглядел так же нервно и неуместно, как я, чем-то отличался.
До того, как я поняла, что происходит, мои ноги-предатели понесли меня прямо к нему, и мой голос-предатель сказал:
— Привет... Я — Эвер Элиот.
Он повернул ко мне глаза, и я едва не ахнула. Его глаза были чисто янтарного цвета, глубокие, непростые, пронизывающие.
— Эм... Привет. Я — Кейден Монро.
Голос у него был глубоким, хотя и ломался на последнем слоге.
— Эвер?[5] Так тебя зовут?
— Ага.
Раньше я никогда не стеснялась своего имени, но я хотела, чтобы Кейдену понравилось мое имя так же, как оно нравится мне.
— Крутое имя. Я раньше никого с таким не встречал.
— Ага, наверное, оно уникальное. Кейден — тоже крутое.
— Оно ирландское. Моего папу зовут Эйден, а деда — Коннор, а прадеда — Пэдди Патрик. Ирландские имена восходят к моему пра-я-даже-не-помню-какому деду, Дэниелу.
— А он был вроде как иммигрант? — я поежилась от того, что бессознательно сказала «вроде как», чтобы заполнить пробел. Многовато, чтобы звучать выпендрежно.
— Ну, все наши семьи в какой-то момент были иммигрантами, верно? Если только ты не индианка. В смысле, коренная американка. — Он потер себя по шее сзади, и его щеки покраснели. Что было до ужаса мило. — Но да, Дэниел Монро был первым Монро, прибывшим в Америку. Он приплыл в тысяча восемьсот сорок первом году.
Я напряженно пыталась вспомнить значение этой даты. В прошлом году я это проходила на уроке истории.
— В тысяча восемьсот сороковых годах не было ничего значительного? Из-за чего ирландцы плыли в Америку?
Кейден поставил рюкзак на землю.
— Думаю, что-то, связанное с картофелем. Голод или что-то вроде того.
— Ага.
Между нами воцарилась неловкая тишина.
Кейден первый ее нарушил.
— Итак, Эвер. Что ты... делаешь?
— Делаю?
Он пожал плечами, потом махнул в сторону домиков и в целом лагеря.
— Я хочу сказать, в смысле искусства. Ты музыкант или...
— А. Нет. Я художник. Наверное, они это называют артист в сфере визуального творчества. Рисую, в основном. По крайней мере, сейчас. Мне все нравится. Я хочу заняться скульптурой. А ты?
— То же самое, хотя больше всего я рисую карандашом.
— А что ты рисуешь? Комиксы? — я пожалела о последней фразе, как только она вылетела у меня изо рта. Она звучала осуждающе, а он не казался тем человеком, который рисует комиксы.
— Я хотела сказать, животных? — это было еще хуже. Я почувствовала, что краснею и пожалела, что не могу начать разговор сначала.
Кейден просто выглядел смущенно.
— Что? Нет, я не рисую ничего конкретного. В смысле, рисую, просто...то, над чем я работаю. Прямо сейчас я учусь рисовать руки. До этого были глаза, но их я уже научился рисовать.
— Прости, я не хотела — иногда я веду себя как идиотка. Я просто...
Я только делала все хуже. Я схватила чемодан за ручку и развернула его, отвернувшись от Кейдена.
— Мне нужно идти. Найти свой домик.
Загорелая рука забрала у меня чемодан и легко подняла его, что было нелепо, потому что он весил по меньшей мере пятьдесят фунтов, и я едва могла сдвинуть его. Он закинул рюкзак на одно плечо, а в другой руке держал чемодан.
— У тебя какой номер?
Я залезла в сумочку и развернула регистрационную карточку, хотя я уже знала номер наизусть. Я не хотела казаться чересчур нетерпеливой.
— Номер десять.
Кейден взглянул на номера ближайших домиков.
— Тогда нам сюда, — сказал он. — Я в двадцатом, а это — четыре, пять и шесть.
В конце слишком короткой прогулки мы подошли к домику номер десять. Я не могла придумать, как задержать его без того, чтобы казаться навязчивой или безрассудной, так что позволила ему поставить чемодан рядом со скрипящей входной дверью, а потом он закинул рюкзак на плечо, помахал и ушел, потирая шею так, что был заметен его бицепс.
Я смотрела, как он идет, и потом заметила, что несколько девчонок столпились возле сетчатой двери, пожирая его глазами.
— А он крут! — сказала одна из них. Они спросили меня, кто он.
Мне стало интересно, не является ли странное чувство обладания у меня в животе ревностью, и что я должна с ним делать.
