Греховная страсть - Хэссинджер Эми

— Ага-а! Вы так сильно изменились, теперь вы — молодая мадемуазель.

В этот момент в дверях появилась моя мать.

— О, это вы! — воскликнула она, подбежав к Беранже, пожала ему руку и поцеловала в обе щеки. Затем радостно сказала: — Я слышала, вы были в Клате? Какое совпадение!

— Удача! — ответил он.

— Как ваша дорогая мамочка?

Они обменялись любезностями. Беранже спросил об отце, Клоде и о том, что послужило причиной нашего переезда. Мать рассказала о случившемся.

— Мама говорила мне о пожаре, — сказал он, покачивая головой. — Такая потеря…

— Ничем нельзя было помочь, — проговорила моя мать, заканчивая эту неприятную тему. Из-за дома появилась Мишель (ее руки были в земле, она работала в саду) и присела в реверансе, пока мать представляла ее.

— Я была бы рада познакомить вас с католическим священником, — сказала она, — хотя, боюсь, вы будете разочарованы, ведь он со своей сестрой живет в Ренн-ле-Бен.

Затем она попросила нас с Мишель накрыть стол к обеду, а сама отправилась с Беранже.

Мы приготовили «Эстофинадо», блюдо из сушеной трески, картофеля, яиц, орехов, масла и молока, и салат из помидоров, и все это время взволнованно обсуждали Беранже. Тот факт, что мать знакома с его семьей, давал нам некое чувство превосходства. И хотя мы не проговорили это вслух, но обе испытали притягательную силу его внешности: властный взгляд из-под черных бровей, густые черные волосы, озорная улыбка и атлетическое телосложение, которое не могла скрыть даже его сутана. Когда мать вернулась с Беранже, Мишель стала подавать обед — она неспешными движениями положила треску, картофель в его тарелку, добавила соус и затем налила вина.

Пока мы ели, мать продолжала расспрашивать о его семье. Он охотно рассказал о том, что его отец участвовал в выборах и стал мэром Монтазеля и одновременно управляющим старинного замка. Его брат Дэвид был иезуитом и держал школу в Нарбонне. У него были еще братья и сестры, но они уже обзавелись своими семьями. Когда мать снова спросила о его матери, он тяжело вздохнул и сказал только, что она была «такой, как всегда». Мама кивнула сочувственно и сменила тему.

— Я надеюсь, вы остановитесь у нас? — сказала она. — До тех пор, пока вам не выделят жилье.

Беранже поднял глаза и посмотрел на меня, чем заставил меня покраснеть.

— Очень мило с вашей стороны, — ответил он, — но я бы не хотел вас стеснять.

— Глупости, — сказала моя мать, таким образом выразив свой протест его попытке возразить.

Итак, Беранже остался у нас. Он спал у камина, расположившись так — ногами к огню, а голова почти под столом. Он весь буквально пропах едой: чесноком, овечьей кровью, козьим сыром — пока отец не отыскал наконец ему какую-то кровать. Убогость нашего нынешнего существования смущала меня. Беранже же, казалось, не придавал этим неудобствам никакого значения. Он всегда был радостным, рано вставал и за полночь читал Священное Писание. Он ел вместе с нами на рассвете, а когда отец и Клод уходили на фабрику, он отправлялся в церковь на утреннюю мессу. После мессы он работал в крохотной конторке, где помещались только стол и стул. Когда он не был занят делами церкви, то или молился в одиночестве, или что-то мастерил, или ремонтировал. (Я знаю об этом только потому, что Мишель и я приобрели привычку оставаться в приходе сверх отведенного приличиями времени.) Моя мать, которая подрабатывала тем, что время от времени помогала по хозяйству некоторым соседям, получая за это скромное жалованье, с усердием бралась и за трудную работу по уборке церкви. Это, конечно же, удваивало ее работу, поэтому мы с Мишель старались больше делать по дому.

Вместе нам удавалось все сделать гораздо быстрее, и уже к полудню мы были свободны и могли приступить к занятиям. Мама свято верила, что если мы будем хорошо образованны, то у нас появится больше шансов удачно выйти замуж, найти знатного мужа. В Эсперазе у нас была собрана небольшая домашняя библиотека, и мы с удовольствием зачитывали друг другу вслух отрывки из Бальзака и Гюго. Мама настаивала, чтобы эти занятия были ежедневными. Но пожар уничтожил почти все книги, нам удалось спасти только несколько из них: «Историю Французской революции», письма Абеляра и Элоизы, один или два тома Бальзака. Вскоре нам наскучило перечитывать старые истории и романы, которые мы уже знали почти наизусть, и мы отправлялись гулять по грязному пастбищу и его окрестностям, иногда находили и возвращали в стадо отбившихся овец. Гуляя, мы видели далекие крыши Эсперазы и трубы новых фабрик, выпускающие дым. Мы называли их «индустриальными драконами». Мы жевали побеги дикого розмарина и тмина и просто семян, разговаривая о Беранже.

Мириам поднялась чуть свет из-за тревожного сна. В доме было тихо: сестры и родители по-прежнему спали. Она натянула плащ, спрятала под него кожаный кошелек, подпоясалась и на цыпочках вышла из дома, держа сандалии в руках. На улице она обулась и пошла к берегу, посмотреть, с каким уловом рыбаки вернулись с ночной рыбалки. Факелы, закрепленные на лодках, покачивались, освещая путь. Как только лодки подплыли к берегу, мужчины потушили факелы и стали разгружать свои сети, полные серебристого мушта [2], некоторые из которых еще трепыхались.

Мириам недавно услышала историю об учителе, который путешествовал через Галил [3], проповедуя и исцеляя многих. Огромные толпы людей собирались близ Кфар Нахума [4], чтобы послушать его рассказ и воочию наблюдать свершившееся чудо. Прошла молва, что он и его последователи сейчас расположились прямо под стенами Магдалы и, бывало, целыми днями ходили вокруг города. Это и послужило причиной тому, что Мириам рано выскользнула из постели. Она намеревалась разыскать этого странствующего пророка.

— Это возрожденный народ Израиля, который сорок лет шел через пустыни Египта, — прошептала Мириам, наблюдая за рыбаками, которые опорожняли свои сети, чтобы высушить их на берегу.

Рыбаки начали разводить огонь в нескольких шагах от берега, недалеко от того места, где сидела Мириам. Они хорошо знали ее. Знали о том, что она вполне взрослая девушка, достигшая того возраста, когда уже может выйти замуж, что она часто так сидит в одиночестве, что она довольно странная, временами бормочущая что-то бессвязное и что еще ее называли дикаркой и одержимой семью дьяволами.

С озера дул холодный ветер, от которого она замерзла. Но, хотя солнце еще не прогревало воздух, все мужчины были с голым торсом. Пот ручьями струился с их волос и стекал по шее на спину. Одни сидели на корточках у огня, очищая рыбешек поблескивающими клинками, другие уже ели поджаренного на углях мушта, выплевывая тонкие косточки.

Глава II

К тому времени когда к нам в деревню приехал Беранже, я уже немного ориентировалась в политических настроениях страны. Мой отец в общих чертах рассказывал мне, что республиканцы отстаивают права простых людей, в то время как монархисты устанавливают законы, способствующие укреплению богатых. Время текло, и с ним менялись убеждения и взгляды моего отца — он постепенно становился республиканцем, с радостью принимавшим все новое.

Я поняла, что Беранже был таким же страстно увлекающимся политикой, как и мой отец. Но он был монархистом. В то время уже разрешили разводы, сделали воскресенье законным выходным днем, появились документы, паспорта, декларации, образование вошло в норму и люди постепенно стали отдаляться от Церкви. Именно в этот период брат Беранже потерял свое место учителя, потому что был иезуитом, и Беранже сильно переживал из-за республиканской антирелигиозной воинственности.