Единственный вдох - Кларк Люси

Кейли тихо говорит:

– Сегодня будет трудный день, но ты выдержишь. Как выдержишь и следующие за ним, такие же тяжелые, а потом настанет время, когда будет легче. Веришь мне?

Ева кивает.

Кейли показывает ей платье.

– Я купила его в том магазине, который ты любишь, рядом с рынком «Спитлфилдз». Как тебе? Если не нравится, у меня в машине еще два других.

Ева снимает халат и натягивает приталенное платье из тяжелого черного материала. Застегнув молнию сбоку, смотрится в зеркало: платье сидит как влитое. Кейли улыбается.

– Ты ведь знаешь, что сейчас сказал бы Джексон?

Ева отвечает кивком. «Посмотри на себя, милая. Ты только посмотри!» Она закрывает глаза, на мгновение погружаясь в воспоминания о его голосе, о том, как он берет ее за руку и кружит на месте, присвистывая.

Кейли бросает взгляд на серебряные наручные часы.

– За нами приедут через двадцать минут. Когда доберемся до церкви, просто зайдешь внутрь вместе с мамой. Я поговорила со священником, он согласился поменять музыку.

– Спасибо.

Кейли сжимает ее руку.

– Ты как?

Ева пытается улыбнуться. В висках пульсирует боль, внутри будто все выдрали.

– Такое чувство… что слишком рано.

– В смысле? – осторожно спрашивает Кейли.

Ева прикусывает губу.

– Четыре недели. Я не слишком мало ждала?

– Чего именно?

Она сглатывает. Перед панихидой по собственному мужу не стоит говорить: «Я все еще жду, что он вернется», поэтому Ева отвечает:

– В голове не укладывается, Кейл. Не могу представить свою жизнь без Джексона.

Сол отстегивает ремень безопасности и подается вперед, скрещивая мясистые руки на руле пикапа. Сквозь ветровое стекло он любуется видом с вершины горы Веллингтон. В ясный день кажется, что отсюда видно всю Тасманию. Сегодня обзор закрывают облака.

Рядом с ним сидит отец; он лезет в карман пиджака и осторожно достает серебряную фляжку, трясущимися руками отвинчивает крышку. Кабину наполняет резкий запах виски.

– Глоток для храбрости, – говорит Дирк.

Сол отворачивается и смотрит на людей в темных костюмах, приезжающих на службу. Среди них несколько друзей Джексона – по школе, по лодочной мастерской, – которых Сол не видел уже много лет, но с большинством присутствующих он даже не знаком.

Дирк прячет фляжку назад в карман, громко шмыгает носом и спрашивает:

– Готов?

Сол вытаскивает ключи из зажигания и вылезает из пикапа. Легкие наполняет морозный горный воздух. Он застегивает верхнюю пуговицу, затем наклоняется к запылившемуся боковому зеркалу, чтобы поправить галстук.

Сол с Дирком неохотно направляются к остальным скорбящим.

– Дети не должны умирать раньше родителей. – Качнув головой, Дирк добавляет: – Чертова Англия, и зачем он туда поехал!

– У них там будет поминальная служба или вроде того?

– Ага, они тоже устраивают.

– Кто все организует?

– Его жена…

Сол замирает и смотрит на отца. Дирк остановился, раскрыв рот.

– Что ты сейчас сказал? – Сощурившись, Дирк потирает лицо крепкой рукой. – Пап?

Дирк шумно выдыхает. Он открывает глаза и смотрит на Сола.

– Нам с тобой, сынок… Нам надо поговорить.

Глава 3

Ева просовывает ключ в замок, однако открывать дверь не спешит. После смерти Джексона она еще ни разу не заходила в их квартиру – оставалась у матери, потому что сначала хотела пережить Рождество, а затем и поминальную службу, прежде чем задумываться о возвращении. Возможно, не стоило отказывать матери, когда та предложила пойти с ней. Ева настояла, что справится сама, но теперь мысль о том, чтобы зайти внутрь, приводит ее в ужас.

Сделав глубокий вдох, она открывает дверь, напирая на нее плечом, чтобы сдвинуть кипу почты, которой завален коврик у входа. Отодвинув ногой рекламные буклеты, рождественские открытки и счета, протискивается в прихожую. Воздух кажется затхлым и спертым, в нем чувствуется тонкий запах кожи от куртки Джексона, которая висит на крючке за дверью.

Ева кладет сумку и бесшумно проходит по коридору, заглядывая в каждую комнату. Может, если двигаться медленно, то она мельком увидит Джексона, развалившегося на диване и задравшего ноги на журнальный столик, или заметит в душе его стройный торс, увидит, как по телу стекает вода.

В квартире, конечно же, пусто. Накатывает огромная волна одиночества, настолько мощная и всепоглощающая, что перехватывает дыхание, а пол будто уходит из-под ног. Привалившись к стене, Ева делает несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться. Надо держаться. Джексона больше нет, она теперь одна. Такова реальность, нужно привыкнуть.

Через несколько мгновений Ева идет на кухню и торопливо открывает окна: с улицы слышится гул машин, голоса, шорох голубей на крыше. Затем включает отопление и, пробегая по всей квартире, включает свет, радио и телевизор. В комнатах кружатся шум, свет и свежий воздух.

Так и не сняв пальто, она возвращается на кухню. Сейчас заварит чай, потом распакует вещи. Вот и чайник, надо налить воды. Обхватив ручку, Ева отворачивается от своего искаженного отражения на алюминиевой поверхности, подносит чайник к крану и замирает.

В раковине лежит использованный чайный пакетик, раздувшийся и засохший, а вокруг – буро-ржавые пятна. У Джексона была ужасная привычка бросать пакетики в раковину, а не в мусорное ведро. Такая мелкая, незначительная деталь его жизни, но настолько привычная, что сдавливает горло.

Ева замирает с чайником в руке. Сейчас бы все можно отдать, лишь бы увидеть, как Джексон заходит на кухню, заваривает чай и бросает хлюпающий пакетик в раковину.

Ева ставит чайник назад и уходит в спальню, где радио разрывается веселой песней. От ритма электронной мелодии гудит в голове, и она резко выключает музыку. Двуспальная кровать не заправлена; Ева прикусывает губу и поддается воспоминаниям, полным тепла и спокойствия. Пока не передумала, по-прежнему в пальто, ложится в постель и до подбородка натягивает одеяло.

Горе приносит физическую боль. Что-то словно разъедает изнутри, растворяет слой за слоем, оставляя одну большую рану. Ева зарывается лицом в подушку Джексона, вдыхая сквозь рыдания мускусный запах его кожи.

Очевидно, она уснула, потому что в комнате темно. Голова гудит, тело липкое и горячее. Сбросив пальто, Ева садится и включает лампу на прикроватной тумбочке Джексона.

Его нижний ящик приоткрыт, и Ева полностью выдвигает его: внутри куча чеков, сломанный бинокль, колода карт, презервативы, книга про Генриха Восьмого, которую он так и не дочитал, две пальчиковые батарейки и какая-то мелочь.

Она вытаскивает фотографию, на которой они вместе – снимок был сделан в Париже, на фоне Триумфальной арки. Как только они сфотографировались, пошел дождь, и Ева с Джексоном забежали в кафе, где на полу натекла лужа от зонтов. За кофе с пирожными они успели обсохнуть, а когда вышли на улицу, в блестящих от дождя тротуарах уже отражались яркие лучи солнца.

Среди других вещей в ящике Ева замечает конверт, надписанный ее рукой. Это письмо Дирку – самое последнее, про неожиданную поездку в Уэльс, которую Джексон устроил в качестве сюрприза. Ева думала, они едут к матери, но Джексон так заболтал ее, что только через полчаса пути стало ясно – это не дорога в Дорсет. Джексон забронировал уютный номер в «Брекон-Биконс», и все выходные они гуляли по сырым горным тропинкам, поросшим папоротником, и занимались любовью у камина в своем номере.

В конце Джексон приписал кое-что от себя – спросил, много ли игр австралийской сборной по регби посмотрел отец. Джексон всегда любил добавлять что-то личное; письма он опускал в почтовый ящик у себя на работе, но про это, похоже, забыл.

Ева кладет его назад в ящик и нащупывает еще одно письмо. Достает из конверта очередное послание Дирку, написано в конце августа. В письме ничего особенного, просто рассказ о том, как летом они с Джексоном устроили пикник в парке Клэпхэм-Коммон, как ездили на спектакль «Сон в летнюю ночь». В конверт Ева вложила их фотографию, сделанную в театре.