Джин Флей - Чумазая принцесса
– Тебе Ричард разболтал о том случае? Но я не падала, я вылетела через голову! Там темно было, а сейчас не темно. Прикажи, чтобы седлали!
– Нет.
– Значит, отказываешься, да?! Тогда, Фрэнк Ловайс, ты знаешь кто?! Ты – чума египетская! Вот ты кто! Я вообще не стану кататься! Буду со скуки умирать! Я и так за эти дни, считай, уже скончалась! И сейчас тут останусь и на твоих глазах совсем дойду! А ты смотри и радуйся!
Но он смотрел на меня недолго, пока я кресло поближе подтаскивала и пуфик для ног заносила и устраивалась на них; потом он невозмутимо уткнул свою голову в бумаги и ни разу не подглянул.
А я поерзала, поерзала и, видя такое безнадежное дело, встала и прошлась по кабинету, вокруг стола обошла, почитала у него из-за плеча, это меня не заинтересовало, подошла к окну, внизу Ларри увидела, и только хотела перемахнуть через окно, как Фрэнк опять самовольно вмешался, хотя это был второй этаж с надежными выступами, и настырно проводил меня, упирающуюся, к дверям, возле которых я вырвалась, встряхнулась всем телом, словно выкинутая за ворота, вольнолюбивая дворняжка, показала ему для острастки свой кулак и заспешила к Ларри.
Ну, что тут, в самом деле, с этим несговорчивым верзилой долго толковать, когда я сейчас с Ларри из лука постреляю, а потом сама Сарацина оседлаю и спрашивать ни у кого не стану!
Поиграв с Ларри и уложив его спать, я пробралась в конюшню и без труда оседлала их призового Сарацина, он у меня только раз бешено взбрыкнул, и полтора часа ездила, еле в темноте обратную дорогу нашла, а как возвратилась, увидела Фрэнка и нарочно Сарацина на задние ноги картинно резко осадила. Фрэнк из-за этого в лице изменился, а я еще вдобавок кубарем скатилась на землю и прошла мимо него с другой стороны Сарацина, как мимо пустого места, но далеко мне уйти не удалось.
Перепуганные прислужники Фрэнка перехватили у меня уздечку, а меня самое Фрэнк на нижних ступеньках сграбастал за шкирку и поволок в свою комнату.
И там он меня… там… ну, в общем, он меня там некрасиво выпорол! Ремень свой вытащил и выпорол! Юридического бакалавра выпорол! Каково?!
Я сначала разъяренно шипела, что он не смеет на бакалавра-то ремень поднимать! Но это его ничуть не утихомирило, а напротив, он ремень поднимал и методично опускал на беззащитную бакалаврскую задницу.
Но он зря надеялся, что я его о пощаде просить стану, ни одного звука не проронила, все в себе похоронила. Было не то чтобы нестерпимо больно, а как-то принципиально заедать стало. Это в наше-то время до такого неописуемого, древнего варварства дойти!
Когда он отшвырнул свой ремень, я хотела встать с кровати и несломленно удалиться к себе в комнату, но он гаркнул:
– А ну лежать! – и я была вынуждена остаться и всю ночь на животе по-пластунски проваляться. Лишь голову от него отворотила в знак возмущенного протеста, но он до меня больше не дотронулся, потому что спал. Я однажды из любопытства приподнялась на локтях посмотреть, правда ли спит? Выходило правда, глаза закрыты и совесть абсолютно спокойна!
Утром тоже совесть ни в одном глазу не заблистала, хоть они у него были открыты и внимательно осматривали дело его рук. Между тем там уже сильно покраснело и припухло! «Может, скоротечная гангрена началась? И я скоро навеки с белым светом распрощаюсь?» – с надеждой подумалось мне.
Но куда там! Он запретил мне вставать, принес бутылку и с необыкновенной тщательностью закрасил следы своего преступления в зеленый, маскировочный цвет.
Интересно, смоется эта краска когда-нибудь или нет? Мне теперь только в безлюдных, диких местах можно будет загорать и купаться. А вдруг он меня специально для своего пустынного острова готовит?
Такая мрачная перспектива не на шутку меня встревожила. Приподнявшись на локтях, я спросила:
– Фрэнк, ты меня на свой остров еще отвезешь?
– Пока нет, а там посмотрим, – хмуро ответил он.
– А как же я теперь купаться буду?
– С недельку не будешь.
– Думаешь, краска за такое время сойдет?
– Не знаю.
– А зачем красил, если не знаешь? Мог бы просто перекисью, она бесцветная.
– Это не хуже.
– Ага, не хуже! В следующий раз постарайся одной перекисью! И принеси халат, я уже встать хочу, у меня весь живот отлежался.
Про халат я потому вспомнила, что еще не знала, как с достоинством встану.
До прихода Фрэнка мне это удалось не без труда и кряхтенья, причем попутно выяснилось, что сидеть мне не придется по крайней мере ближайшие три дня.
Я когда зубы чистила, мстительно сообщила об этом Фрэнку. Но он удивительно хладнокровно воспринял это чрезвычайное известие, у него лишь мускул на щеке задергался, глаза потемнели, и он вдруг повесил мой халат и молча удалился, а ведь мог бы сказать, например, что погорячился и просит прощения. Само собой, я бы его ни за что не простила для его же блага, чтобы он запомнил, что в наше время с юридическими бакалаврами так некрасиво не обходятся!
Но он ничего не сказал. Боюсь, он не понял, в какое славное, просвещенное время мы живем! Я не могла это так оставить и, выйдя из ванной, походила туда-сюда за его широкой спиной, он в это время упорно смотрел, как там за окном у него никого нет, я тоже на всякий случай взглянула, и, дернув Фрэнка за рукав, великодушно объявила, переведя взгляд на замкнутое лицо Фрэнка:
– Я тебя прощаю! – и приготовилась с закрытыми глазами, чтобы он меня поцеловал.
Мне так, может, целую минуту пришлось простоять, напрасно дожидаясь. Он не собирался воспользоваться предоставленной возможностью. Открыв глаза, я удивленно уставилась на него.
– Ты не будешь меня целовать?! – испугалась я. – Попробуй только сказать «нет», Фрэнк Ловайс, и я с тобой мигом разведусь! На мне теперь есть все доказательства твоего жестокого обращения! Ну, кому говорю – целуй! – последнее я уже выпалила, гневно сверкая глазами.
Он еще вечную минуту смотрел за окно, и когда стал поворачиваться ко мне, то я ему вместо губ подставила к его небритой щеке свою ладонь с громким, хлестким треском и, оттолкнув его от себя, яростно прошипела:
– Чтоб ты пропал, Фрэнк Ловайс! – и бросилась вон.
Мне до дверей очень мало осталось, когда он схватил меня, и пока я бешено вырывалась, у меня от напряжения слезы брызнули. От них у Фрэнка на груди одежда промокла, потому что он меня крепко к себе прижимал, усмиряя, а потом стал мои несчастные глаза целовать и остальное, что попадется, пока не добрался до красных, обиженно поджатых губ. Он от них не скоро оторвался.
– Ты погорячился, – подсказала я.
– Вроде того. Черт побери, Рыжая, одна ты способна выбить меня из колеи! Я начал беспокоиться о тебе, с тех пор как ты была еще сопливой девчонкой. По существу, ты находилась под моей опекой не меньше, чем под опекой Сида. Но мы оба не уберегли тебя.
