Татьяна Дубровина - Все или ничего
Ей ужасно захотелось ударить его, но… за что? Он честен, а честность Ирина ставила превыше всего. А потом, нельзя же ревновать к прошлому! И все же…
Владимир достал роскошный бумажник из тисненой кожи с золотыми — похоже, действительно из чистого золота высокой пробы — уголками. Фотография же, которую он извлек из кармашка, была старой и потертой, потерявшей былую яркость. Это был не тот портрет, который увеличивали для похорон, а курортный снимок в полный рост.
Ира жадно выхватила маленький кусочек картона. Какова она, эта Наташа, которую Львов не может забыть? Не встанет ли она, умершая, между ними?
На фоне пышного южного пейзажа стояла тоненькая, слабенькая женщина в длинном белом платье с глубоким вырезом. Темные гладкие волосы зачесаны назад и, наверное, уложены на затылке в низкий узел. Ресницы застенчиво опущены, и так же слегка опущены уголки губ. Изящные аристократические руки безвольно свисают вдоль тела. Ветерок развевает подол легкой юбки, а кажется, что он вот-вот свалит с ног и саму Наталью, такую же легкую, не способную к сопротивлению.
Нет, Наталья не борец! Она уступит мне Владимира. И даже, может быть, благословит наш союз…
— Спасибо, — тихо сказала Ира, возвращая фотографию. — Осторожно, не помни. И не потеряй. Твоя жена правда очень красивая… была.
…Будь Наталья жива, я бы отступилась… Я никогда не обижаю слабых. Ведь это все равно что маленького котенка сапогом пнуть…
Но ее нет. Значит, место свободно. И я займу его без борьбы.
Никакой борьбы и не было. Все произошло само собой…
Ее рука потянулась к его волосам, и наконец-то она погрузила в эту густую гриву свои пальцы.
— Я так долго мечтала об этом…
— Я тоже.
И он в ответ ласково взъерошил ее огненные кудри.
Пока они разговаривали, стемнело. Свет не пришлось гасить, ведь его и не зажигали.
— Разденься, — попросила Ира. — И раздень меня.
Ей не хотелось двигаться, не хотелось быть сильной и активной, ею овладела необычная для нее покорность.
Может быть, лишь теперь она поняла, какое это точное слово: отдаться!
Именно отдаваться, а не брать, завоевывать или овладевать должна женщина, если она действительно женщина.
А до сих пор я кем была?
Не важно!
До сих пор не было вообще никого и ничего.
До сих пор я, оказывается, по-настоящему не любила…
«Как легко и умело он находит все пуговки и застежки, — проносилось в ее голове. — Опытный? Многих приходилось раздевать? О, как я глупа! Ведь одеваюсь по-мальчишечьи, какие уж тут сложности? Никаких корсетиков и граций с потайными крючочками… Рубашка да джинсы, даже лифчика не ношу…»
«Она не нуждается во всех этих дамских премудростях, создающих видимость красоты. — Владимира захлестывала волна восторга. — Рубашка да джинсы, вот и все, ей даже бюстгальтер не требуется, она и так совершенна…»
…Вот и сброшена одежда: они оба нагие, беззащитные…
И оба словно не знают, что делать дальше… Как Адам и Ева, вкусившие запретный плод и вдруг познавшие стыд…
Львову тридцать пять лет, а он… боится…
Вот же она, Ирина, перед ним, ее тело безвольно распласталось по незастеленному дивану и, кажется, светится в темноте, так ослепительна эта белизна нежной кожи…
— Что же ты?
— А ты?
— Прикоснись ко мне…
— Можно?
— Нужно!
Он осторожно, стрепетом, положил свою широкую ладонь на ее плоский, твердый живот и слегка погладил, сверху вниз.
И… этого оказалось достаточно!
Ирина застонала, рывком прижала его руку плотнее к себе своей ведущей левой, резко подтянула коленки к пупку и тут же с выдохом вытянулась, расслабилась, откинув голову.
— Что со мной? — изумленно прошептала она непослушными губами. — Я, кажется, уже… Ты прости… Ты такой… такой…
— Молчи, молчи. Спи. Ты сегодня измучилась.
— Но… А ты?
— Я подожду. У нас с тобой еще много времени впереди.
И тут же он вздрогнул, услышав слова, однажды произнесенные Натальей — правда, в другой ситуации:
— Это неправильно… нечестно… с моей стороны.
— Все правильно, любимая, — ответил Владимир. — Не беспокойся. Усни. Тебе это нужно. А я — я буду охранять твой сон.
— Как хорошо! Как просто…
— Да, любить просто. Просто любить…
Глава 10
УМНЕНЬКИЙ БУРАТИНО
Ирина открыла глаза ровно в шесть утра — совсем как в то время, когда она придерживалась строгого спортивного режима. Впервые за много дней она чувствовала себя выспавшейся.
А солнце светило так ярко!
Первое июня. Сегодня наступило лето. И еще сегодня… исполнилось ровно два месяца с того дня, как ее «хонда» столкнулась с золотистым «саабом»…
Ох, да ведь вчера, в канун этого «юбилея», случилось нечто важное! Может быть, самое важное за всю ее жизнь…
Ира проснулась окончательно. Где же он? Где ее любимый?
— Я здесь, — тут же отозвался Владимир. — Я ведь обещал оберегать твой сон.
Обернутый банным полотенцем, как набедренной повязкой, он притулился на табуретке, пристроив ее в углу комнаты, чтобы было к чему прислониться.
Бедный! А у нее даже кресла в квартире нет.
— Так и сидел всю ночь? — ужаснулась она. — Что ж ты на диван не прилег?
— Ты разметалась, не хотел мешать.
Ира огляделась: под нею была аккуратно расстеленная простыня, в головах — подушка, сверху, как положено, одеяло в пододеяльнике. А заснула-то на голой обивке, это она помнила точно!
— Что все это значит?
— Извини, посамовольничал. Белье нашел в шкафу, это несложно, у тебя мало вещей. Ничего, что покопался?
— А… как удалось все это постелить? Я-то где была в это время? В ванну ты меня, что ли, перегрузил? Или я вставала и у меня провалы памяти?
— Здесь и была. Не видела разве в реанимации, как перестилают постель лежачим больным? Перекатывают человека на бок, кладут сложенную простынку, потом перекатывают обратно, а простыню разворачивают…
— И что, я не просыпалась?
— Не шевельнулась даже!
Ира во все горло расхохоталась:
— Ну и ну! Рано я из реанимации сбежала! По всем статьям еще для них подхожу! Лежачая больная! Постель подо мной перестилают! Ой, не могу, на бочок! Потом на другой! Перекатывают! Как бревно! Слушай, а ты на меня не обижаешься?
Владимир сглотнул слюну:
— Как я могу обижаться, когда… когда у тебя даже на плечах веснушки…
— Ах вот я кто! Бревно с веснушками! Оригинально. Из этого бревна можно выстругать отличненького Буратино. Умненького и благоразумненького. Ирино-Буратино.
