Ночь падающих звезд. Три женщины - Яннауш Дорис

На это у него оставалось много времени. Раньше он был подающим надежды игроком в поло, и еще несколько лет назад ни один теннисный матч не обходился без него, но теперь он занимался только верховой ездой.

Подошел его любимый павлин, Король Чарльз, чтобы поприветствовать герцога с высокомерием уверенного в своей неотразимости сноба. Генри нравилась его невозмутимость. Он кивнул ему и поднял руку, очень осторожно, чтобы не испугать Короля. Тот был впечатлительным. Вскоре он получит самочку, и у него появится потомство, пищащее и общипанное. Сам он начнет терять перья, и от роскошного хвоста ничего не останется. Гордость и красота побоку. Участь отца семейства. И этой участи Генри старался избежать с ранней молодости. Он вел чудесную жизнь. В Замке, в интернатах и Оксфорде. Девушки никогда не значили для него слишком много. И теперь он остался один.

Один в своем Замке. Открытом для посетителей. Посещения с… до…

Герцогиня Ленокс, его мать, часто рассказывала им с Анной предание: «Однажды в горной стране…», там стоял город и назывался Бридждун. Он, заколдованный ведьмами, стал невидимым и появлялся каждую тысячу лет — на один-единственный день.

Бридждун, как гласит предание, стоит где-то поблизости от Черного Замка: на берегу озера между горами. В детстве, в лунные ночи, Генри с Анной выскальзывали из Замка, чтобы увидеть Бридждун, как он восстает из тумана, со множеством огней и всеми своими жителями в старомодных одеждах. Там поют и танцуют, на улицах играют дети, а на рынке идет оживленная торговля. А вечером город исчезает, и вновь ландшафт становится, как и прежде, скалистым и диким — первозданным, как будто ничего и не происходило.

Однако они так ничего и не увидели.

— Наверное, нам должно исполниться тысячу лет, прежде чем мы увидим его, наш Бридждун, — часто говаривала Анна, прикладывая палец к губам, поскольку их ночные вылазки оставались их секретом.

Позже она забыла Черный Замок и заколдованный город, много путешествовала и вышла замуж за человека, по имени Джо Вильямс, который жил в Лос-Анджелесе и работал в гигантской фирме по производству духов.

Его известнейшее произведение называлось «Blue Magic» [41] и было популярно во всем мире. Оно сделало его еще богаче, чем он был прежде. Анна поменяла волшебство своего шотландского Бридждуна на «Голубое волшебство», уехала в Лос-Анджелес, родила сына и умерла. Вскоре за ней последовал и Джо, уже немолодой, из-за инфаркта. «Голубое волшебство» доконало его.

Внук Дэвид вырос у бабушки с дедушкой по линии Вильямсов. В детстве он часто гостил у дяди Генри. Он находил Замок «marvelous, wonderful, crazy!» [42]

Спустя много лет Генри приехал в Лос-Анджелес. За это время Дэвид превратился в делового молодого человека, с успехом руководившего предприятием отца.

Во что бы превратил он Черный Замок — музей, отель, центр отдыха?

Солнце скрылось за горизонтом, на землю опускались сумерки. В Замке зажглось всего лишь одно окно: в маленькой, примыкавшей к ателье каморке, где работала Дуня Вольперт.

Что за женщина!

Генри восторгался ею с той самой минуты, когда его друг по студенческим годам, Грунер-Гросс, представил ее ему. Она обладала странной силой воздействия, которая, вероятно, многих людей раздражала. Увлеченность ее своей работой была очевидной. Ее постоянно снедало внутреннее беспокойство, и тогда сидела она, погруженная в себя, перед бесценными предметами, которые искусно разрисовывала. Да, ее жениху, симпатичному профессору, приехавшему за ней, приходилось непросто. Самым важным для нее был фарфор, к которому она относилась любовно, и никто из мужчин не мог конкурировать с ним.

Такая одержимость импонировала Генри, они хорошо понимали друг друга, и он желал, чтобы она была его единственной родственницей, которой бы он мог все оставить.

Вздохнув, он поднялся со скамейки. Прожекторы в этот вечер не светили: электроэнергия стоила денег, везде и всюду приходилось экономить. Полнейшая темнота. Он так и не знал, любил он ее или боялся.

Генри, герцог Ленокс, направился к Замку. Ему хотелось немного поболтать с Дуней.

Дуня улыбнулась, как будто ожидала его. Она отложила кисточку и осторожно поставила чашку тончайшего китайского фарфора на подставку, обтянутую небесно-голубым бархатом. Она так нежно обращалась с чашкой, как будто укладывала ребенка в постель.

— Чудесно, что вы навестили меня, Генри, — сказала она.

Они выпили чаю в салоне. К сожалению, в камине не горел огонь, стояла теплая летняя ночь, а добрый Джордж, еще более старый, чем Генри, подал им сандвичи и кекс. Затем он пожелал им доброй ночи и отправился к себе.

Поскольку почти все помещения Черного Замка были открыты для посетителей и герцог имел в своем распоряжении всего лишь несколько комнат, Джордж спал в домике для гостей рядом с Замком, вытянутом в длину, одноэтажном здании со всеми удобствами. Там спали и остальные служащие «частной армии»: садовники, повар, пастух, смотритель животных и Чарли, конюх, персональный дворецкий Дориана Грея, как он имел обыкновение сам себя называть. Каждый из них выполнял работу за двоих-троих.

Исключительно мужчины.

Дуня была единственной женщиной в Черном Замке. С поджатыми ногами сидела она в старинном кресле, не менее древнем, чем сам Замок. Подумать только, что сам Генрих VIII, вернее его почтенный зад, мог отдыхать в этом кресле, держа совет с одним из предков Генри: на какой из леди ему жениться, чтобы тут же не отправить ее на эшафот. Поскольку предок наверняка походил на доброго Генри и, кроме того, был осмотрительным и умудренным опытом человеком, то смог лишь посоветовать: «Женитесь на своем паже, сир!»

Представив себе это, Дуня улыбнулась и вгрызлась в твердый, оставшийся, вероятно, еще с Рождества кекс.

Настольная лампа излучала мягкий свет, но тени на обшитых деревом стенах казались зловещими, что еще более усиливало чувство одиночества и заброшенности. Неудивительно, что старый добрый Генри не мог дождаться отъезда к своему племяннику. Год, проведенный в Лос-Анджелесе, оказал бы на него благотворное влияние, если бы не тоска по Замку в горах.

Мысли Дуни переключились на Тео.

Как бы ей хотелось, чтобы он был рядом, хотя бы из-за разговоров, всегда интересных и увлекательных. Он был ей очень близок, как никто и никогда из мужчин.

А так ли уж близок?

Генри с интересом наблюдал за Дуней. Та, поймав его взгляд, заговорила:

— Не сочтите меня назойливой, но могу я задать вопрос?

— Пожалуйста, спрашивайте. Вы не можете быть назойливой, вам это вообще не присуще. Что же вы хотите узнать, дорогая?

— Как случилось, что вы остались один? — откровенно спросила Дуня. — Вы, мужчина, достойный любви, Генри. О вашей родословной я уж не говорю. Но неужели никогда в жизни вы не испытывали сердечного трепета при мысли о ком-нибудь, не были сами влюблены и в вас никто не был влюблен?

Он вздернул брови, и лицо его застыло в маске холодного высокомерия, присущего его классу. Но затем выражение глаз постепенно смягчилось, и он снова стал привычным Генри без давящего груза многих поколений Леноксов.

— Сердечный трепет? О да, за свою чертовски долгую жизнь я дважды испытывал его. Один раз меня бросили, — Он посмотрел на стену, на портрет молодого человека. В очках, с меланхоличным взглядом, чем-то напоминавшим Вуди Аллена. — Вильям. Он был художником. Это автопортрет. Был нервным, веселым и неповторимым — единственным в своем роде. Жизнь с ним была полна неожиданностей и сюрпризов. А потом он покинул меня и женился. Вскоре после свадьбы он умер, бедняга. Брак не пошел ему впрок.

Уголки губ Генри поползли вверх — признак откровенного злорадства.

— А вторая любовь? — после некоторого молчания осмелилась спросить Дуня.

— Простите? — Генри, погруженный в воспоминания о Вильяме, не слышал вопроса Дуни.