Греховная страсть - Хэссинджер Эми

— Да его уже и не стоит чинить, — сказал как-то одним зимним вечером Клод. — Забудьте. Сегодня приведешь в порядок то, что сломано, а уже завтра сломается что-нибудь еще. Этот дом такой же старый, как и замок.

— А почему бы вам не переехать ко мне? — предложил Беранже, отпивая немного свежего вина, которое приготовила мать, уютно устроившись в кресле у камина.

Отец не отрывал глаз от огня.

— Согласитесь, это здорово облегчит вашу жизнь сейчас, — продолжал Беранже. — Эдуард совсем поправится, и вы сможете постепенно ремонтировать свой дом, живя у меня.

Мать присела на краешек стула, положила руки на колени и посмотрела на отца. В комнате воцарилось молчание. Все ждали решения отца. И вот он заговорил:

— Это очень великодушное предложение, — начал он.

— Вы думаете о том, как бы его отклонить, Эдуард? — спросил Беранже, хитро поглядывая на отца.

— А вы хорошо меня знаете, святой отец. Я всегда подозреваю альтруистов.

Беранже не отступал:

— У меня есть лишние комнаты, у вас будет все, что вам нужно, — и, видя, что мой отец все еще не готов согласиться, продолжил: — Вы все — моя семья здесь.

Мы переехали через месяц, когда настала зима. Помещение было не намного больше, чем наш дом, но очень удобным и теплым. Верхнюю, самую большую комнату заняли мои родители, там они устроили свою спальню, я заняла маленькую комнатку рядом с кухней. Клод спал в гостиной, поскольку он был уже достаточно взрослым и часто посещал таверну, не редко приходя пьяным, но никто не делал ему замечаний. Всем хватало места.

Атмосфера дома Беранже действовала на меня очень положительно. Я стала больше молиться и рассуждать о Боге и всех святых. Мои отношения с Беранже были ровными, я перестала думать о том, что наши отношения неестественные. Я просто жила.

Но вскоре я стала замечать, что постоянно ощущаю присутствие Беранже. Я узнавала его по шагам, когда он входил на кухню, в то время, как я там готовила; когда он был наверху в своем кабинете, то по моим рукам бегали мурашки, словно подталкивали меня подняться. Когда он произносил мое имя, мне казалось, что он касается меня своим голосом. Я стала ронять предметы, когда он оказывался рядом со мной и смотрел на то, что я делала; я чувствовала его запах от полотенец, которыми он вытирался, от постели, в которой он спал. Я ощущала, как сливаюсь с ним, чувствуя себя его неотъемлемой частью. Но я заметила, что и с ним происходит нечто подобное. Он все чаще прикасался ко мне, внимательно смотрел на меня, не говоря ни слова, подходил ко мне совсем близко.

Когда я подавала еду, он как будто бы случайно мог вскользь приобнять меня за талию. Если я резала овощи к обеду, сидя за столом, он мог подойти ко мне и положить руки на плечи, и тогда я останавливалась, потому что в голове творилась такая сумятица, что я могла порезаться. Когда он находился рядом, я могла думать только о нем и ни о чем более, впрочем, и когда он отсутствовал — тоже.

Но он мог управлять своими желаниями. Он явно часто думал о близости со мной, но не позволял себе ничего лишнего. Иногда мне даже казалось, что он забавляется, глядя на то, как я сгораю от желания и любви.

Наше общение всегда было подчеркнуто отстраненно-вежливым, а я любила его все сильней и сильней. Он же становился все неприступнее.

Мы жили вместе долгое время, мы стали уже почти как одна семья. Отец совсем уже поправился. Отношения стали такими теплыми и какими-то семейными, что Беранже иногда даже добродушно поругивался с моей матерью. Бывало, они спорили о чем-то, и, когда Беранже начинал одерживать в споре верх, мать не выдерживала и принималась всерьез на него ругаться — он же по-доброму подтрунивал над ней. Я смотрела на них, и мне было так весело и хорошо на душе.

Беранже чувствовал, что нас тянет друг к другу все сильнее и сильнее, и это заставило его переключить все свои мысли и внимание на перестройку церкви. Он хотел разбить большой сад и как можно больше сделать полезного для нашей деревни. Он все что-то ремонтировал, чинил, строил, красил и всегда был настолько занят, что на общение со мной у него просто не хватало времени. Так прошла зима. Его строительные планы не завершились и до конца лета. Он решил построить библиотеку. Он регулярно служил мессы и был все так же внимателен к нуждам жителей деревни, навещал всех, кому необходима была его помощь.

А еще Беранже был озабочен тем, как построить специальное возвышение для проведения проповеди. В сентябре он собрал рабочих, но через день отпустил их. На мой удивленный вопрос он ответил, что они не достойны такой работы и он найдет лучших мастеров. Мне показалось странным его решение, но больше я никаких вопросов задавать не стала. Все ждали, пока он наймет лучших работников.

Но, войдя в церковь на следующий день после отъезда рабочих, я поняла, что камень с рисунком исчез. Рабочие успели разобрать старую кафедру для проповедей. Почему-то были подняты и несколько каменных плит, и именно тот камень отсутствовал. Я осмотрела все вокруг несколько раз и очень внимательно. Камня точно не было. По телу пробежала дрожь. Я направилась прямо к Беранже. Ворвалась в его комнату с вопросом.

— Где камень? — требовательным тоном спросила я.

Он растерялся и казался сконфуженным.

— Камень с изображениями, — кричала я. — И не прикидывайся, будто ты не понимаешь, о чем я говорю.

— A-а, ты об этом, так рабочие вытащили: они будут выкладывать там новое возвышение.

— Но почему ты не сказал мне?

— Да это была обычная работа, Мари. Я и не подумал об этом.

— Ну ты же знал, что я им интересовалась!

— Ну прости меня. — Его тон был отсутствующим.

— Что ты с ним сделал?

— Он на церковном кладбище, в отличном состоянии.

Я побежала туда и действительно нашла его там, но оказалось, что с него пропали все рисунки. Мне нечего было смотреть. Я присела около него, провела по нему пальцем. Поверхность была совершенно ровной.

Новую кафедру соорудили только через месяц. Я часто приходила к церкви и наблюдала за тем, как продвигается работа. В один из дней я увидела на том месте, где раньше лежал камень, выкопанную яму и ограждение вокруг нее. Меня мучил вопрос, что там происходит, и, когда работы были завершены, я все-таки спросила Беранже:

— И что ты нашел там, под камнем?

Он усмехнулся и ответил:

— Грязь, Мари, что же еще?

Но я успела почувствовать дрожь в его голосе и поняла, что ответ был неискренним. Я была уверена в том, что он нашел могилу. Он стал более беспокойным и выглядел как человек, потерявший покой и сон. Когда я спрашивала, что его беспокоит, он лишь неловко отшучивался.

Однажды ночью я услышала стук входной двери и шаги. Я подумала, что это Клод пришел из таверны. Я быстро надела платье прямо на сорочку и пошла посмотреть. Его комната была пуста, и я вышла на улицу. Было темно и очень тихо. Я направилась в сторону церкви, дошла до нее. Дверь была заперта, но в окнах я увидела слабый свет. Я позвала:

— Беранже.

Никто не ответил. Ночь была холодной и тихой. Через некоторое время я услышала, как стучат мои зубы. Меня била дрожь. Я вернулась домой, поднялась в спальню Беранже, решив, что дождусь его там. Я слышала, как Клод вернулся из таверны, на цыпочках я прошла к кровати Беранже, села и не заметила, как уснула.

Проснулась от скрипа двери. Беранже вернулся, подошел к кровати и увидел меня.

— Мари, — воскликнул он.

— Ну и что ты нашел?

— Мари, тебя лихорадит. — Он нагнулся, коснулся моей руки. — У тебя ледяные руки. Тебе немедленно нужно в постель.

Он был прав. Меня всю трясло. Я позволила ему проводить меня до кровати. Он уложил меня, напоил горячим кофе, положил бутылку с горячей водой мне в ноги и сел рядом.

— Ты что-то от меня скрываешь. Что ты делаешь в церкви ночью?

— Ш-ш-ш! Пей свой кофе.

Наутро я заболела. У меня была сильная простуда. Мама ухаживала за мной. Беранже, когда освобождался от своих бесконечных дел, сменял ее. Временами я бредила или проваливалась в какое-то странное состояние — видела и слышала все, словно через туманную пелену. Они рассказывали мне про Пичо, про новости в деревне, про папу, про Мишель, просили и меня сказать хоть что-нибудь, но все, что я могла из себя выжать, это: