Кейт Сандерс - Брачные игры
— Это к тебе.
— Да?
— Капитан Птичий Глаз хочет видеть тебя. Он насквозь мокрый и злой, утверждает, что ты знаешь его.
Руфа захлопнула книгу и спрыгнула с кровати. Ее сердце учащенно забилось.
— Боже, конечно, я знаю его!
— С тобой все в порядке?
Она попробовала засмеяться. Вышло нервное ржание.
— Я рассказывала тебе о моем крестном, да?
Рошан изобразил на лице радостное изумление.
— Тот, который подарил брошь? Я думал, он старше — но вид у него, конечно, довольно устрашающий. Что он здесь делает?
— Он редко бывает в Лондоне, — пояснила Руфа. — У меня жуткое предчувствие, что я разоблачена.
— Не паникуй. Считай это неофициальным визитом: какой приятный сюрприз, и все. Ничего не выдавай.
— Эдвард никогда не наносит неофициальных визитов.
— Мне остаться с тобой? — прошептал Рошан.
— Нет, нет. — Руфа носилась по комнате, опорожняя пепельницу Нэнси и пряча принадлежащую ей же пачку презервативов. — Я, пожалуй, приму его здесь, подальше от глаз других.
Эдвард терпеливо ждал в узком холле. Его серо-стальные волосы почернели от дождя, с пальто стекали водяные ручьи.
— Эдвард, какой сюрприз! — Руфа сбежала по лестнице и поцеловала его в щетинистую щеку. — Почему не предупредил, что приезжаешь? — Она не могла сказать, что ей приятно видеть его. Он был явно взбешен.
— Мне нужно поговорить с тобой. — Он бросил злобный взгляд на Рошана. — Наедине.
Словно специально раздался оглушительный удар грома. Dies Irae! («День гнева»).
— Конечно, — кивнула Руфа. — Пойдем ко мне в комнату. Это, кстати, Рошан Лал. Рошан, это Эдвард Рекалвер.
Вслед Эдварду Рошан изрек:
— Удачи!
Она ввела его в спальню и закрыла дверь. Она знала, что он сейчас задаст ей хорошую головомойку, и боялась ее, но все же это облегчение. Обманывать его было ужасно.
— Где Нэнси? — спросил он.
— Ну… она вышла. — Руфа была этому рада. Нэнси при полном параде сильно разозлила бы его. — Сними, пожалуйста, пальто и присядь. Хочешь чая, кофе или еще чего?
Он расправил плечи. Комната вдруг показалась невероятно маленькой.
— Нет, — отрезал он. — Спасибо.
— Скажешь, если захочешь.
Эдвард сложил руки.
— Не захочу. Поскольку я вел машину из Глостершира в грозу, а последние 40 минут пытался отыскать место для парковки, то, думаю, начнем, не откладывая.
Руфа села на кровать в другой половине комнаты.
— Надеюсь, ты догадываешься, почему я здесь, — сказал он.
— Говори прямо, Эдвард. Не нужно ходить вокруг да около.
— Прекрасно. Сегодня утром я был в Сиренчестере и столкнулся с Майком Босуортом.
— А…
— «Босуорт» — это аукционная фирма, которая оценивала Мелизмейт. Я спросил его, как обстоят дела с продажей, — сказал Эдвард. — И был совершенно ошарашен, узнав, что она откладывается. Майк сказал, что твоя мать до сих пор не дала ему «добро».
Воцарилось долгое молчание.
Руфа смотрела на свои колени.
— Мы хотели немного повременить.
— Время давно вышло. — Движением плеч Эдвард сбросил с себя мокрое пальто на спинку единственного в комнате стула. — Долги растут, дом вот-вот рухнет. Я ожидал глупостей от Розы, но не от тебя.
— А ты говорил с мамой?
— Я приехал в Мелизмейт, чтобы разобраться с происходящим. И разобрался. Оказывается, приостановка продажи — целиком твоя идея. Оказывается, вы отправились в Лондон с намерением выйти замуж за богатого идиота, чтобы урегулировать всю эту чертовщину.
Руфа опустила голову. У нее пересохло в горле. Она жалела, что Роза проболталась, хотя и не могла винить ее за это. Когда Эдвард цеплялся мертвой хваткой за что-либо, невозможно было не сказать ему правду. Роза говорила, что боится его моральных проработок. И к тому же она никогда по-настоящему не понимала, как важно было для Руфы его одобрение.
— Я не удосужился спросить, где вы с Нэнси достали деньги, — продолжал Эдвард. — Я, естественно, дошел до этого сам. Получается, что вашу прихоть финансировал я же, надеясь, что ты потратишь деньги на дальнейшую учебу. Теперь-то я точно знаю, как ты распорядилась ими. Роза показала мне вашу фотографию из одной воскресной газеты весьма сомнительного свойства. Она, видимо, думает, что это решает все.
— Извини, Эдвард, — сказала Руфа. Она заставила себя поднять голову и взглянуть на него. — Мне пришлось солгать тебе. Если бы ты узнал правду, ты отобрал бы брошь.
— Брошь оказалась никудышным подарком, — отрезал Эдвард.
— Сопровождаемым определенными условиями.
Его темно-серые глаза казались черными при слабом верхнем освещении.
— Ты рассуждаешь, как твой отец, что ты, несомненно, сочтешь за комплимент. А я-то считал тебя единственным из семьи человеком, сохранившим остатки разума. Ну, не будем углубляться в детали. Собирайся. Если собираешься поспорить, сделаешь это в машине.
Испытываемое Руфой чувство вины вылилось в гнев.
— Мы можем поспорить прямо здесь, потому что я не поеду с тобой домой. И в моей идее нет ничего безумного. Для такой девушки, как я, вполне возможно выйти замуж за богатого человека. Я знаю, что я могу спасти Мелизмейт. Так почему же мне отказываться от этого?
— Ты действительно хочешь, чтобы я ответил тебе? — Эдвард говорил тихо и спокойно, обуздав свой гнев. — Из-за явной аморальности этого. Конечно, ты можешь найти богатого мужа — ты девушка красивая. Но продавать себя за деньги…
— Послушай, Эдвард, ты не имеешь права врываться сюда и приказывать мне. Если эта брошь — подарок, я вправе делать с деньгами все, что заблагорассудится. И я использую их, чтобы спасти свой дом. И я не собираюсь выходить замуж за человека, которым не восхищаюсь и которого не уважаю…
— Ты думаешь, это принесет тебе счастье?
— Да! — закричала она. Раньше она никогда не кричала на Эдварда. — Я буду безумно счастлива с любым, кто вернет мне мой дом!
Эдвард был ошарашен. Он не ожидал такого отпора.
— Я не знал, как много значат для тебя деньги, — холодно проговорил он.
— Ты никогда не понимал, как много значит для всех нас Мелизмейт. Право наследования и право собственности для тебя ничто, поэтому ты не понимаешь, что он значит для нас гораздо больше денег, что он стоит жертвы. То же самое можно сказать и о твоем отношении к Настоящему Мужчине.
— Я не помню, чтобы он шел на какие-то жертвы, — сказал Эдвард.
Это была правда, и поэтому Руфа обозлилась еще больше.
— Ты не мог контролировать его; вот почему ты постоянно придирался к нему, критиковал все, что он делал…
