Барбара Сэмюел - Музыка ночи
— Спокойной!
Глава 10
Естественно, Блю не смог заснуть. Покрутившись полчаса, он встал и, вместо того чтобы идти на веранду, отправился с телескопом вверх по лестнице.
Это был хороший телескоп, подарок отца, который этим жестом показал, что поощряет стремление сына к знаниям. За прошедшие годы Блю несколько раз подумывал, не приобрести ли ему что-нибудь получше, но он ведь не был специалистом в астрономии, а для его хобби ему вполне хватало и этого.
С крыши он мог смотреть поверх деревьев. Домик стоял на краю леса, и он подумал о спящей Элли, гадая, в чем она спит. И хотя ему хотелось представить ее в каком-нибудь прозрачном неглиже, он признался себе, что скорее всего это большая футболка. Или какая-нибудь простая ночная рубашка без рукавов, с маленькими розочками на бретельках. Он представлял, как она лежит на спине — бретелька спустилась, и черные кудри разметались по подушке — и как он входит в эту темноту, располагается на кровати рядом с ней, целует ее шею сверху вниз, до плеча, как снимает покрывало и кладет руку ей на грудь.
Он вдохнул, медленно выдохнул, повел плечами, стараясь отогнать видение. «Боже! Ну и поцелуй!»
Саша взобралась по ступенькам, чтобы присоединиться к нему, и Блю приказал себе прекратить думать об Элли. Он наклонился к телескопу, разглядывая то, что невооруженному глазу показалось бы расплывчатым пятном. Сквозь линзы видна была группа из семи звезд, ярких, как бриллианты. Выпрямившись, он снова взглянул на далекое темное небо. Вселенная так огромна, что это заставляет думать, будто в жизни нет ничего по-настоящему важного. Он представил себе, как именно в этот момент рождается дитя, которое когда-нибудь полетит на корабле к этим далеким мирам. Интересно, успеют ли до его смерти получить какие-нибудь сведения о том, что они там обнаружат? Наверное, нет. Может, даже его правнуки этого не застанут, хотя для того, чтобы заиметь правнуков, надо сначала обзавестись детьми. Его ужасно разочаровало, что они с Энни так и не смогли зачать ребенка. Он молчал об этом, потому что это причиняло ей невыносимые страдания. Они только начали, сомневаясь, обсуждать идею приемных детей, как она погибла.
И снова в его мысли прокралась Элли в кольце его рук. Когда он целовал ее, то же чувство покоя, что и сейчас, охватывало Блю. Он опять взглянул на домик. Что страшного, если он просто пойдет туда, постучит в дверь и позволит ей раскрыть объятия и впустить его в свою постель? Что такого, если он ляжет рядом с ней в темноте и будет дышать и спать вместе с ней? Но он знал ответ. Это наверняка обидит ее. Нет, как бы он ни хотел ее, он должен оставить все как есть. Вздрогнув, он неожиданно представил себе весь ход своих мыслей: от Элли к звездам, потом к детям и снова к Элли.
Маркус Уильямс вырос на ферме в самом дальнем уголке округа и привык просыпаться до того, как закричит петух, чтобы справиться со своими обязанностями до прихода школьного автобуса, отвозившего его в только что объединенную среднюю школу. Маркус должен был напоить и накормить кур и собрать яйца к завтраку.
В более старшем возрасте из-за этой привычки он стал объектом розыгрышей учащихся из более состоятельных семей, но ему удавалось учиться при этом успешнее большинства из них. Сейчас, приближаясь к своему пятидесятилетию, он продолжал считать эту привычку большим преимуществом.
В это раннее летнее утро он проснулся от пения дроздов за окном, особенно меланхоличного в сером предрассветном воздухе. Где-то у соседей прокукарекал петух, что потревожило сон жены Маркуса. Она немного покрутилась, задев щиколоткой его ногу, тяжело вздохнула и снова устроилась в глубоком гнезде из подушек. Он подвинулся, чтобы провести кончиками пальцев по ее спине. Она может проснуться или хотя бы повернуться к нему во сне, и они займутся любовью, медленно и уютно, как все счастливо женатые пары. А потом Маркус встанет, примет душ и приготовит себе завтрак. Но в это утро она не шелохнулась, даже когда он погладил ее по затылку и провел ладонью вниз по позвоночнику. Последние недели дети доставляли ей много хлопот своими простудами, кашлем и капризами из-за этого. Маркус отвел с ее лица несколько тонких косичек, улыбнулся при виде ее полуоткрытого рта и слегка прикоснулся к виску поцелуем.
Он встал, включил телевизор на кухне и слушал утренние новости об ураганах, забастовках и далеких войнах, пока взбивал яйца для омлета. Серьезная брюнетка доложила о взрыве бомбы в автомобиле в Израиле, а эксперт по погоде радостно предупредил о том, что на Среднем Западе сложились идеальные условия для прохождения торнадо. И за всем этим потоком информации перед ним, как всегда, возник образ Джеймса. Иногда Маркуса тревожило, что Джеймс так глубоко проникал в его сердце, в его мысли, даже спустя тридцать лет. Ясно виделось его лицо, а горе было таким же острым и внезапным, как будто все это случилось вчера. Сегодня Маркус знал: это потому, что накануне вечером они говорили о нем и о тех потерях, что приносит война, в клубе. Устроившись с тарелкой и чашкой горячего, свежего кофе перед телевизором, Маркус переключил все внимание на новости и теперь подумал о Джеймсе так ностальгически-счастливо, как иногда мог думать только рано утром.
После завтрака Маркус шел пешком — это был его обычай — по сельским дорогам в центр города, где строился новый мемориал. Он долго и тяжело «выбивал» его, собирая документы, сравнивая, как служили ветераны из их округа, с тем, как воевали призванные из других частей страны. Маркус рассчитывал на патриотические чувства членов городского совета, прилагая особые усилия, чтобы уговорить летчика времен Второй мировой войны и Бинкла с его чувством вины. Это сработало наконец, и Бинкл отдал решающий голос.
Солнце выглядывало из-за леса на востоке, и его неяркие, туманные лучи падали на все еще сырую землю, где лежали гранитные плиты с гравировкой. Здесь были три панели, которые соединятся вместе, когда их поднимут, и Маркус ощутил боль, прижимая пальцы к треугольным буквам имен, среди которых было имя Джеймса.
Сегодня утром, когда его лицо овевал нежный ветерок, невольно вспоминалось детство и рыбалка на реке Коттон. Джеймса растила бабка, такая же черная и несгибаемая, как нож, выкованный из железа, и мальчик сбегал от нее в более свободный мир Маркуса — где были мама, от которой вкусно пахло, и толстуха бабуля, которая любила петь, и папочка, который брал их на рыбалку ранним утром, и целый выводок ребятишек, спавших как попало на койках, раскладушках и старой двуспальной кровати, иногда вчетвером. Присутствие еще одного ребенка никому не мешало.
