Синтия Виктор - Единственная
Бен бесшумно вошел в квартиру, мечтая только о постели с чистыми прохладными простынями, но неожиданно ему пришло в голову, что в Вестерфилде это не единственное место, где играют в покер, должно существовать много и других.
Войдя к себе в спальню, он задержался, только чтобы положить в ящик комода толстую пачку мятых, в пятнах от пива банкнот, и рухнул поперек кровати, от усталости не имея сил даже снять кроссовки. В Бингемтоне тоже должны играть в покер, это было последнее, о чем он подумал, прежде чем заснуть мертвым сном.
1978
13
Карлин казалось, что она парила над Чарлз-ривер, а не просто ехала вдоль реки, крутя педали велосипеда. Ее подруга Нэнси Эриксон увернулась от летающей тарелочки, которой перебрасывались двое бежавших трусцой по краям дорожки и, повернув голову, улыбнулась Карлин. Они были неразлучны с тех пор, как год назад стали первокурсницами, а сейчас праздновали окончание экзаменов.
— Нет больше Веблена! — прокричала Нэнси.
— Нет больше Энгельса! — поравнялась с ней Карлин.
Нэнси взглянула на подругу и улыбнулась.
— И нет больше Макса Вебера. — Потом добавила в рифму, нажимая на педаль. — Эбера.
Карлин тяжело вздохнула и неожиданно для себя рассмеялась.
— Видишь, — сказала Нэнси самодовольно, — даже моя самая неудачная шутка хороша.
— Хм, — Карлин на мгновение задумалась, — я бы сказала не так.
— А как? — Нэнси приподняла бровь, стараясь казаться серьезной.
— Я бы сказала, что твоя лучшая и худшая шутки не слишком сильно отличаются одна от другой. — Хихикнув, Карлин приналегла на педали и вырвалась вперед. Две девушки катили вдоль узкой речушки, и напряжение последних учебных недель постепенно таяло в теплом майском воздухе.
— Как насчет отдыха? — крикнула Нэнси через пару миль упорной гонки и свернула к обочине.
Присоединившись к ней, Карлин извлекла из корзины на багажнике две пластиковые бутылки с водой.
— Боже, — сказала Нэнси, положив велосипед и сделав большой глоток воды, — ты, наверное, никогда не устаешь, да?
— Сегодня, во всяком случае, нет. — Карлин слезла с велосипеда и бережно положила его на землю. — Мне хотелось бы, чтобы эта поездка продолжалась вечно.
— Не слишком много ожидаешь от завтрашнего дня, да?
— Ну, я бы с удовольствием поехала в Манхэттен. — Карлин села и подняла руки над головой. — Видишь ли, завтра вечером ты, вероятно, будешь сидеть в Ле Киркью, а еще через день будешь расследовать дело какого-нибудь главаря мафии. Потом зайдешь в «Сакс» на пару часов и, возможно, встретишься с мэром за коктейлем.
Нэнси была дочерью Генерального прокурора Соединенных Штатов, и ее жизнь настолько отличалась от мира Карлин, что о зависти даже не могло быть и речи. Дочь Тэтчера Эриксона выросла в Манхэттене, училась в закрытой школе в Массачусетсе и последние несколько лет проводила Рождество на официальных приемах в Вашингтоне. Но ближайшую подругу нашла себе только в Гарварде. У Карлин, выросшей в провинциальном Вестерфилде, и Нэнси было тем не менее много общего. Они обе посещали Эк10, вводный экономический курс, где на лекциях в большом зале собиралось не менее восьмисот студентов, и, если бы Нэнси не занималась каждую неделю в небольшой группе, руководимой ассистентом, они, вероятно, никогда бы не заметили друг друга в Мэттью-холл, общежитии первокурсников, и не завели разговора. Во втором семестре они обе заинтересовались конституционным правом и часто по вечерам занимались вместе.
Было даже забавно, что они последовательно ходили в любимицах четырех или пяти профессоров, чьи лекции посещали вместе. Карлин восхищалась разносторонними познаниями Нэнси, почерпнутыми как из богатого наследия семьи, так и из собственных занятий, а Нэнси считала Карлин самым способным человеком из всех, кого она когда-либо встречала. Когда Карлин преподносила себя как ленивую тупицу из средней школы; Нэнси не верила ей.
Карлин было приятно думать о том, как сильно она изменилась. Так или иначе, поступление на такой сложный факультет и отъезд из Вестерфилда позволили ей раскрыться. Она, словно бабочка, вышла из кокона, и про нее уже не говорили как о девушке с большими возможностями, и только.
«Нет, — призналась она себе, — дело не только в отъезде из Вестерфилда». Ее неожиданная серьезность во многом обязана духу соревнования, которого она никогда в себе не замечала. Первые пару недель после приезда в Гарвард от соседей по общежитию она только и слышала истории об Эндовере, Чоуте, Экситере и Бостоне Лэтине, но примерно после месяца полной неуверенности в себе решила, что просто должна энергично взяться за дело. Плыть по воле волн могли позволить себе юноши и девушки из богатых семей с «университетскими традициями», она же должна доказать всем, что ее присутствие в Гарварде не случайность. В темных тайниках воспоминаний ей даже слышалось, как Бен говорит ей, что она должна учиться за них обоих. Конечно, это было в тот день, когда она получила уведомление о приеме, до того, как… Поэтому она часами просиживала за учебниками и неожиданно после окончания первого семестра получила три «А» и одно «В», таких оценок не получил никто на ее курсе. Сперва она изумилась, однако, когда взглянула на окружающих ее великолепно подготовленных ребят, хваставшихся годами учебы в закрытых школах, почувствовала себя победительницей.
Но главное было не в соревновании. В тихой прелести заросшего зеленью Гарварда она почувствовала, что искренне и всерьез увлечена учебой, бостонскими политиками, архитектурными красотами старинных узких домов на Бикон-стрит и деревянных домов эпохи королевы Виктории на Брюстер-стрит, долгами оживленными беседами в темных укромных уголках Вурстхауса.
Казалось, все в ее жизни складывалось удачно. Если бы ее спросили, чего ей больше всего сейчас не хватает, она сказала бы — друга. При этой мысли в ее подсознании снова всплыл образ Бена Дамироффа. Она настойчиво отогнала его, но на его месте быстро появился Вестерфилд. Карлин нахмурилась, вспомнив, что как раз завтра возвращается на лето домой.
— В чем дело? — Нэнси уловила изменение в настроении подруги.
— А, ничего.
Карлин ненавидела жаловаться, да и как объяснишь все прелести еще одного лета дома даже такой хорошей подруге, как Нэнси? Это могла по-настоящему понять только Таш. Лето после первого курса было кошмарным. Отец, жалкий в своем инвалидном кресле, который смотрел в окно гостиной и постоянно капризничал: «Не щетку, Лилиан. Я просил гребень! Неужели ты никогда не можешь сперва выслушать!» Мать с ее кроткими ответами. Бесконечное, с девяти до пяти, стояние за прилавком у Дэлримпла, а по вечерам летние занятия с отстающими из вестерфилдской средней школы.
