Луи де Берньер - Дочь партизана
Выворачивало меня долго. Словно кто-то лягал в живот. Саднило горло, обожженное мерзкой кислятиной, изо рта тянулись толстые нитки горькой слюны. Глаза слезились, за воротник стекал холодный пот.
Когда стало нечем блевать, я помочился сквозь ограду и побрел к машине. Тут я заметил новые покрышки, сиявшие под желтоватым светом фонаря, и вспомнил, что они куплены на деньги из конверта. Меня скорежило от мысли, что Роза пересчитает деньги. Я завел мотор, но уже в конце улицы понял, что нет ни малейшего шанса попасть домой. Я заехал на тротуар и выключил зажигание. Мне еще достало сил перебраться назад – там я завернулся в покрывало с сиденья и впал в ступор.
Утром затекшее тело ломило, словно меня переехали; я проснулся, когда народ уже шел на работу. Я разогнулся и остолбенел: мимо прошагал Верхний Боб Дилан – в спецовке, с синим инструментальным ящиком в руке. Через пару секунд я сообразил, что остановился прямо перед маленькой грязной автомастерской Морриса Майнора, где ВБД работал.
Боясь, что он меня заметит, я выждал, пока ВБД зайдет в мастерскую, поспешно перебрался на переднее сиденье, доехал лишь до кругового разворота и, повинуясь странному порыву, припарковался на стоянке жилого дома на Майлдмэй-роуд, уронил голову на руль и заплакал.
27. Дырки в кишках
Дверь открыл Верхний Боб Дилан.
– Давай уж, заходи, – сказал он.
Я выждал неделю. Прекрасно понимал, что надо тотчас прийти и извиниться, но от собственной низости было так стыдно и гадко, что не хватало духу показаться ей на глаза. И вот наконец я пришел. От смущения пылали щеки, екало в животе. В дрожащих руках я держал огромный, невероятно душистый букет из пятидесяти красных роз.
Я вошел в дом и будто новыми глазами увидел обвисшую проводку, замызганный туалет, где сквозь обвалившуюся штукатурку зияла дранка, скрипучую лестницу в подвал, не знавшую дорожки, и причудливые граффити на стенах, оставленные прежними обитателями.
– Где Роза? – спросил я.
– Не знаю, – ответил Боб Дилан. – Уехала.
– Уехала?
– В прошлые выходные. Прикатил большой фургон, они с каким-то верзилой загрузили вещи и отбыли. Понятия не имею куда. Знаю только, что до этого она сидела у себя и плакала.
– Плакала?
– Дверь не открывала. Я приносил ей чай и поесть, но все оставлял под дверью. От ее рыданий прям сердце разрывалось. Не знаю, что ты с ней сделал, но теперь ее нет, и уезжала она в слезах.
– Ничего я с ней не сделал, – опешил я.
– Видимо, сделал. Она только сказала, что среди ночи ты заявился пьяный и вел себя мерзко. – ВБД покосился на меня неприязненно. – Ты ей очень нравился. Часто это говорила.
– Она не оставила какого-нибудь адреса? Куда можно написать?
– Нет. Почта приходит, и я не знаю, что с ней делать. – ВБД кивнул на кучку писем на полу.
Я их поднял и проглядел.
– Тут письмо для Дубровки, – удивился я. – А еще для Йосипы и Саши.
– Все Розе. Вон еще письмо для Марии.
– Зачем ей столько разных имен?
– А ты знаешь, как ее взаправду звали?
– Что значит – взаправду?
ВБД глянул искоса:
– Я вот сомневался, что знаю ее настоящее имя. Здесь она проживала как Шэрон Дидзбери. Я, как тебе известно, числюсь Джоном Хорроксом. Скульпторша-невидимка, которая вроде как обитает наверху, значится как Рути, хотя ее зовут Аманда. Полный дом подозрительных личностей. О Розе я знаю лишь то, что она сама рассказала.
– Она рассказывала то же самое, что и мне?
– Откуда я знаю?
– Она говорила, что переспала с отцом, а под кроватью у нее черный чемодан, набитый деньгами?
– Да, это говорила. Правда, в чемодан я не заглядывал.
– А что однажды ее похитили?
– Подвальные насильники? Да, об этом тоже. А тебе рассказала, что одного она убила?
Я покачал головой:
– Говорила, мол, купила нож, но этого человека больше не видела. Про убийство словом не обмолвилась.
Бод Дилан усмехнулся:
– Мне она сказала, что мужик все-таки пришел в клуб и она его крепко напоила, а потом усадила в такси и отвезла в порт, заранее присмотрела заброшенный пакгауз. Села на корточки, будто собирается отсосать, и зарезала гада. Мол, как раз получился нужный угол удара. Главное, говорила, чтоб был нужный угол. Беспрестанно его поминала. Я так понял, почерпнула из отцовских рассказов.
Я оторопел:
– Вот как? Может, не хотела меня пугать? Потому и не рассказала. Нож-то она показывала.
– Очень острый.
– А в полицию заявить ты не думал?
– Мысль мелькнула. Но я к себе прислушался и понял, что если даже это правда, то мне хмыря не жалко.
И тут я вдруг разуверился во всех Розиных историях. Мне как будто дырявили кишки. Я не знал, что делать и что говорить.
– О жильцах этого дома знаешь лишь то, что тебе расскажут, – сказал Боб Дилан. – Вот я могу назваться внебрачным сыном персидского шаха, и поди знай, правду я говорю или нет, ведь так?
– Но зачем тебе?
Боб Дилан глянул сочувственно:
– Вот ты гораздо старше меня, а чего-то не понимаешь, а? Все сочиняют байки, чтобы казаться интереснее. Бывает, делают что-то, лишь бы потом нашлось о чем рассказать. Я сам так поступал. Роза тебя завлекала, чтобы ты возвращался. Похоже, все ее рассказы, которые я слышал, были генеральной репетицией перед встречей с тобой. Ты уж сам пораскинь мозгами, зачем ей это понадобилось.
– Почему-то раньше нам с тобой не удавалось поговорить, а? – сказал я.
– У меня есть кой-какие байки, но ты в меня так не втюришься, чтобы их слушать, – ответил ВБД.
– Мне тут в голову пришло, жалко, что нельзя познакомить тебя с моей дочерью. Она вот тоже обожает Боба Дилана. С таким кавалером я бы смирился. Хотя могу и познакомить, если не проболтаешься, что я сюда приходил.
ВБД усмехнулся:
– Благодарю за комплимент, но, если честно, у меня и без твоей дочки полно забот. С Сарой бы разобраться.
Он подал мне письмо – из тех, что лежали под дверью. Темно-желтый конверт с пятьюстами фунтами. На нем надпись: «Крису».
В конверте вместе с деньгами лежала записка. На розовом листке в клетку, словно из тетради по арифметике, синей шариковой ручкой были выведены аккуратные буквы: Mislila sam da me volis.
Я показал записку ВБД, но он пожал плечами:
– Наверное, на сербскохорватском.
– По-моему, сербский алфавит, как у русских. А тут нормальные буквы.
– Кажется, хорваты пишут латиницей.
– Она терпеть не могла хорватов.
– Ну и что? Иногда я не выношу англичан. Хотя сам англичанин. И потом, всякий образованный серб сумеет написать латиницей.
