Татьяна Бокова - Я влюбилась в четверг. ПрЫнцы без сердца…
В момент, когда что-то заканчивается, что-то обязательно должно начаться, и как только я дошла до конца истории «Алла + Дима = Жили Долго и Счастливо», Савинова вошла в кабинет в сопровождении зевающего Никандра.
– Вот ты где! А я ищу… Гости разошлись. Тебе привет передавали.
Рассказывая мне всяческие подробности о том, как разъезжались гости и что они говорили напоследок, хозяйка виллы на холме прошлась по комнате: включила настольную лампу под зеленым абажуром, плотно зашторила все окна, вернулась к дивану и потрогала мой лоб рукой.
– Как ты?
– Да все путем. Жаль только, вечеринку тебе испортила.
– Нет, это я тебе твой день рождения. Не надо было этого придурка приглашать, знала ведь, что он на всех новеньких русских реагирует… Да ладно. Как ты тут?
Алла внимательно посмотрела на меня, по-собачьи наклонив голову чуть набок, потом что-то вспомнила, сделала несколько быстрых шагов до шкафа, скрипнула дверцей, вернулась, держа в руках коробку в блестящей бумаге, и вручила мне мой подарок. Это был сувенирный медвежонок, он сидел, широко расставив лапки, и держал раскрытую книжку на своих фарфоровых коленях.
– Не грусти… Я верю, что когда-нибудь ты напишешь что-нибудь такое… – блаженно закатывая глаза, пыталась пояснить Савинова, пока я добиралась до подарка сквозь многочисленные слои обертки.
– Угу, такое толстое, важное, что даже медведи в берлогах будут это читать… – огрызнулась я, разглядывая фарфорового мишку.
«Ну почему? – возмущался мой Здравый Смысл, теребя изнутри мои и так напряженные нервы. – Почему твои детские стихи все воспринимают как предисловие к чему-то взрослому, что ты будешь делать в будущем? Разве кто-то из нас не был ребенком, или все забыли, каким важным и абсолютно реальным кажется малышам этот огромный волшебный мир книг? Если все писатели будут писать только для взрослых или станут относиться к детской литературе как к пробе пера перед созданием великой „нетленки“ для старших поколений, какими дядями-тетями вырастут сегодняшние дети? Какими? Если в детстве у них не будет добрых и светлых сказок, придуманных специально для них?»
Я всегда очень гордилась, что у меня вроде получалось писать стихи для детей, и совсем не хотела взрослеть. Дет;. – это те же взрослые люди, только они маленького роста и не испорчены жизнью. А для тех, кто мало знает о реальном мире, но всей душой верит в сказочные чудеса, писать сложнее и ответственнее, чем для неверующих взрослых всезнаек.
Может быть, поэтому на вопрос «Когда же ты станешь писать для взрослых?» я всегда неизменно отвечала: «Надеюсь, что никогда».
Но как жить среди взрослых и не попасть под их влияние? Эта надежда навсегда остаться внутри страны Детства таяла с каждым днем, как снеговик, попавший под дождь. Выйдя на работу из восьмилетнего отпуска по уходу за сыном, я неминуемо вживалась, врастала во взрослый мир, пыталась постичь его ускользающую от меня хитрую сущность и все больше удалялась от искреннего, распахнутого навстречу жизни детского мира моего сынишки и его друзей. Да и они с каждым годом становились все старше, и все чаще мелькала во мне эта предательская мысль попробовать написать что-то для жителей со станции «Взрослянция».
В тот самый момент, когда я разглядывала «фарфорового мишку с моей будущей взрослой книжкой», как выразилась Алла, я вдруг подумала: «А что? Может, рискнуть?» – и поделилась с Аллой сокровенным:
– Знаешь, я для Филиппа песню написала… Первую свою, взрослую, о любви… И дневник завела… для мыслей умных…
– Хм… Растешь! Хоть и давно выросла! Молодец, мы в тебя верим. – Алла повела меня на кухню, обнимая за плечи и приговаривая: – Хотя, мне кажется, у тебя все же многовато ума, чтобы стать счастливой! – Заглядывая в мои грустные глаза, она добавила: – Хотя иногда и тебе ума не хватает. Скажи, ну зачем в свой день рождения надо было на могилку ходить? Весь день рождения насмарку, вижу вон, что с тобой творится.
Я вздохнула, отряхиваясь от тягостных мыслей, и уже через десять минут мы пили роскошный мятный чай фирмы «Липтон», который на Кипре почему-то в десять раз более мятный, чем такой же, но продающийся в Москве. Мы потягивали ароматный кипяточек и рассказывали друг другу последние новости. И даже смеялись. А еще спустя полчаса Алла командирским тоном произнесла:
– Ну, кажется, ты оклемалась. Теперь пойдем ко мне в кабинет, будем тебе друга выбирать.
– Кого? – растерялась я.
Мы вернулись в Димкин кабинет и сели за Димкин компьютерный стол… Нет человека, а вещи живы. Несправедливо как-то. И включили Димкин компьютер… и вошли в Интернет по Димкиному паролю доступа. И зашли в Виртуалье, как в обычный магазин, в котором, как оказалось, Алла решила найти мне… Нет, не машину, о которой я давно мечтала, и не мобильный телефон новой модели, а…
Мы искали мужчину, по образу и подобию моей мечты.
Мамочки! Что же это в мире-то делается?
– Ноги в тепле, голова в холоде. Народная мудрость, – пояснила Алла, вручая мне шерстяные полосатые гетры. Подумала минутку и выдала в дополнение мохеровую вязаную кофту на больших пуговицах спереди, чтобы я надела ее поверх своего открытого вечернего платья. А что, чем не комплект от дизайнера-авангардиста из дома сельской моды «Народные промыслы»? Что промыслил, то и модно. Дешево и сердито.
– Слушай, может, у тебя еще и косыночка пуховая есть? Голову покрыть? – спросила я, критически разглядывая себя в зеркало с ног до головы.
– Что, так замерзла? – не поняла Алла.
– Нет. Но в платочке я еще больше на чучело похожа буду.
– Дурочка, – засмеялась Алла. – Все деревенские деды и так твои!
– Тогда я пошла в деревню. Вызывай дедушкам «скорую помощь».
– Эй, бабушка-кокетка, садись лучше! – отмахнулась Алла и прилипла горящим взором к экрану компьютера.
Она была похожа на медиума во время спиритического сеанса. Сидела в глубоком кожаном кресле, поджав ноги, стараясь удержать на коленках уставшего Никандра, который то и дело сползал то в одну, то в другую сторону, каждую минуту рискуя совсем свалиться на пол. Алла поправляла его, поддергивала к своему животу и сквозь старые домашние очки в роговой оправе, ни на секунду не отвлекаясь, внимательно разглядывала плоский жидкокристаллический экран компьютера, на котором все пестрило и переливалось.
Верхняя часть Аллочкиного худощавого тела была укутана в Димкину байковую рубаху времен социалистического дефицита, нижняя оказалась замотанной в плед, тот же самый, который совсем недавно спасал от холода меня. «В ноябре по ночам на улице уже прохладно», – считают киприоты, но с ними не согласятся русские… Разве плюс 10–12 градусов по Цельсию даже январской ночью – это холодно?
