Алина Зарайская - Мама, я доктора люблю
— Спасибо тебе на добром слове, ласточка моя, спасибо, — еще пуще заулыбалась старушка. — А больница обычная, пятая городская больница города Перми. Ничего особенного. Если не считать нашего волшебника — Георгия Геннадьевича, — старушка даже гордо подняла голову, — главврача нашего. Это он все сделал, все его, голубчика, стараниями. И цветы в каждой палате, и едой чтобы пациенты довольны были — ведь и от этого здоровье зависит, не только от пилюль всяких. И если врач к больному с лаской да вниманием, да с улыбкой — все на пользу идет. Вот оно как! Таких, как наш Георгий Геннадьевич, больше не то что в Перми, а и в целой России, наверное, нет.
— Так у вас везде так?! Во всех палатах?! А я думала, что это мне так повезло, — удивлялась Анжела, надеясь узнать все поподробнее.
— А как же! — подтвердила старушка. — Не только в палатах, где это просто необходимо, а и в коридорах, и на лестницах, и в процедурных. Везде чисто, светло, цветы, кресла удобные стоят. У нас и библиотека своя есть, и эта, как ее, все не могу слово-то запомнить, ну, где музыка всякая собрана…
— Фонотека?
— Точно, она самая. Вот и тебе оттуда музыки всякой принесут, какая тебе положена.
— А что, разве для разных болезней разная музыка есть?
— Как не быть! Ведь если, к примеру, у тебя уши болят, не слушать же тебе громкое и резкое, барабаны там или тарелки. Или наоборот, если кто вялый очень, так ему надо бодрое что-нибудь, веселое, для поднятия настроения. Я уж тут чего только не наслушалась!
— А мне что полагается?
— А тебе, душенька, не знаю, — развела старушка руками. — Тебя к нам без сознания привезли, да сразу же под капельницу, да кровь переливать, так что я и не поняла, чем ты хворала. Но теперь-то уже все позади, ты теперь просто еще слабенькая, ну да это кашей, бульончиком да свежим воздухом скоро вылечится. У тебя уже и так щечки порозовели, а привезли — белее простыни была. Мне-то ведь не докладывают, кто чем болен. Мое дело маленькое — накормить, посмотреть, чтоб все было в порядке, да посидеть иногда с больным, развлекать, как умею, если лечащий врач считает, что это надобно. Да ты меня не слушаешь. — Елизавета Ивановна внимательно посмотрела на отсутствующее выражение лица девушки. — Задумалась о чем-то или, может, спать хочешь?
— Пожалуй, я бы поспала немного, — рассеянно ответила Анжела, уже почти не разбиравшая, о чем говорит добрая женщина.
— Ну тогда спи, милая, спи. А я повяжу здесь тихонечко, пока доктор твой не придет. Оставлять-то тебя не велено.
— Почему? — снова насторожилась Анжела.
— Да как почему?! — удивилась старушка. — Слабенькая ты еще, кушаешь вот в первый раз сама. Мало ли что? Вдруг не примет организм пищи или голова у тебя закружится… На то нянечки да сиделки и есть.
— Спасибо. Так я тогда посплю.
— Спи, спи, — закивала Елизавета Ивановна и, достав из необъятного кармана халата вязанье, ловко замелькала спицами.
Анжела отвернулась к стене и почти с головой закуталась в одеяло. Спать совсем не хотелось — вопрос о том, где она, не давал девушке ни секунды покоя.
«Если прямо у врача спросить, он, наверное, не скажет. Сумасшедшим не говорят, что они сумасшедшие. А если я все-таки не в психиатрической, а в обычной больнице, то, верно, там окажусь, если вдруг спрошу, не в психушке ли я, — рассуждала Анжела. — Надо бы познакомиться с другими больными, посмотреть, какие они. А может быть, это просто отделение психологической реабилитации или что-нибудь в этом роде. Сейчас ведь такого много».
Анжела еще долго рассуждала подобным образом, но сон все-таки одолел ее.
Глава тридцать восьмая
Девушке снились далекие берега Ломни, ее неспешное течение, отражения сосен и неба в синей воде. Проснулась она успокоившаяся и посвежевшая. По щекам разлился румянец, появился аппетит, желание общаться с людьми и двигаться. Сомнения, порожденные болезненностью восприятия и непривычной обстановкой больницы, исчезли. Для Анжелы потянулись тихие однообразные дни. Она рано ложилась и рано просыпалась. Ей принесли несколько дисков с классической музыкой и один сборник медленных композиций французских шансонье, которые ей очень понравились. Она так же попросила что-нибудь почитать и, к своему огромному удовольствию, получила несколько томиков прозы — Тургенева и Куприна.
Анжела с жадностью погрузилась в чтение удивительных, перечитываемых в первый раз после школы «Записок охотника» и рассказов Куприна, пятнадцать лет назад казавшихся такими занудными и неинтересными, а теперь вдруг расцветшими потрясающими красотами.
А вскоре девушке уже разрешено было гулять в больничном парке, где она по нескольку часов неторопливо бродила по липовым аллеям, иногда присаживаясь отдохнуть на массивные деревянные скамейки, стоявшие через каждые метров пять. Погода стояла хорошая, ясная. Под ногами поскрипывал утоптанный снег, а на деревьях и газонах он лежал пушистыми шапками, весело искрившимися на солнце. Небо было ясным и пронзительно синим.
Все это было так не похоже на печальные прогулки по петербургским паркам, что первое время Анжела каждый раз, выйдя на улицу, удивлялась и, как ребенок, радовалась синему небу, пушистому снегу, яркому солнцу и веселому щебетанью птиц.
Анжела не понимала, как могло так получиться, но она думала теперь о Петербурге совершенно спокойно, без боли и обиды. Правда, и радости эти воспоминания не доставляли, хотя все чаще появлялся в них Кирилл, всегда веселый, улыбающийся, пахнущий смесью табачного дыма и разных приправ. О Володе она не думала вовсе, словно его и не было никогда или он был героем чьей-то чужой истории. О нем сохранилось только воспоминание, а все эмоции, все чувства — словно отрезало. Анжела ощущала только некую пустоту в душе.
Анжела, освобождаясь от воспоминаний, все с большим удовольствием гуляла по парку. Она от души радовалась играм с трехмесячным щенком, недавно подобранным больничным сторожем, заботливо присматривала на прогулках за худенькой шестилетней Любочкой, лечившейся от туберкулеза, с живым любопытством слушала рассказы пожилой интеллигентной женщины, коренной жительницы Перми, знавшей про город абсолютно все. Все это доставляло Анжеле радость, придавало уверенности, но внешний мир еще оставался для нее далеким и чуждым, вызывал страх и напряжение. Девушка была спокойна здесь, в этом маленьком замкнутом кругу, где никто никого не обманывал и не предавал.
Так тянулись тихие, однообразные дни. Остаться здесь навсегда было невозможно, и Анжела потихоньку старалась приучить себя к мысли о необходимости снова оказаться в полном опасностей и печалей большом мире. Вскоре она уже начала тосковать по родителям и по любимой подруге. Ей стали все чаще сниться родные, до последнего кустика знакомые пейзажи. Вспоминались коллеги из института, дачные соседи и вежливый, спокойный Игорь, о котором она совсем забыла, окунувшись в горечь отношений с Володей.
