Соль под кожей. Том третий (СИ) - Субботина Айя

— Расстались — это значит… — Я не то, чтобы хочу ковырять эту тему, но рот сам собой задает вопросы, а у меня нет ни сил, ни внятной причины повесить на него замок.

— Значит, расстались, — как всегда сдержано отвечает Вадим.

— Ну, теперь будет долгий процесс вывоза вещей, выяснения отношений, примирений и попыток все наладить, и ночных звонков. — Это ведь так обычно происходит?

— Ты конечно опять сделала свои личные выводы, не имеющие ко мне, как мы уже выяснили, никакого отношения. Я умею принимать решения, Валерия, чтобы ты обо мне не думала. Я разрываю отношения — и женщина перестает для меня существовать. Вероника достаточно крепко стоит на ногах, чтобы не нуждаться в моей опеке. Взрослые люди обычно так и поступают. Нет ни единой причины, почему бы она стала названивать мне по ночам, а тем более — почему бы я вдруг стал отвечать на эти звонки.

— За все время нашего знакомства, это самая длинная твоя речь. — Я всегда шучу, когда мне неуютно от чьей-то прямолинейности.

— Эволюционирую.

Он снова поворачивается к плите, на этот раз снимает отбивные и выкладывает их на тарелки. Мне остается только разложить салат.

— Вино не предлагаю: мне нельзя, ты не пьешь.

— Минералка меня вполне утроит.

Я не успеваю встать, потому что Вадим уже по-хозяйски лезет в холодильник, достает маленькую бутылочку для меня и стеклянную с витаминным соком для меня. Наверное, нормальная женщина на моем месте краснела и бледнела за пустой холодильник, но мне вообще все равно.

— Можно вопрос? — Авдеев откручивает крышку, протягивает мне сок.

Я нервно провожу языком по губам, потому что, если вдруг он снова спросит про ребенка, у меня не хватит моральных сил на еще одну сказку про мою богатую незащищенную сексуальную жизнь.

— Это серьезно? — кивает на кольцо у меня на пальце. — Я имею ввиду: ты уже шьешь белое платье и твой … избранник, выписал лучшего французского кондитера для сооружения трехметрового торта?

— В твоих словах мне чудится пренебрежение к прекрасным свадебным традициям.

— Тебе показалось. Ты уходишь от ответа.

— А я обязана отвечать?

— Нет, конечно, не обязана. — Синие глаза Вадима становятся немного темнее, как будто на самом деле ему есть много чего сказать на тему того, что он в действительности думает о моем нежелании раскрывать свои планы на будущее.

— Если ты переживаешь, что я что-то расскажу Шутову о ваших с Мариной отношениях и или каким-то образом буду помогать ему в его идиотской затее — ты ошибаешься.

— Во-первых, ничего такого у меня и в мыслях не было, Валерия. — Авдеев как будто немного расслабляется, усаживается на стул и, подумав, ставит локти на стол. Так мы ближе, и я не могу найти ни единой причины, почему должна снова увеличить дистанцию между нами. — Во-вторых, я рад, что ты понимаешь, что затея действительно идиотская. Стасю я не отдам, и мне глубоко плевать на то, из чьей спермы вырос ребенок, которого я считаю своим. Дети станут ровно тем, кем ты их воспитаешь, я не верю в сказки про всемогущие гены.

«Ну в данном случае, я бы и за гены не переживала», — мысленно вздыхаю, вспоминая, что IQ Шутова долбаных сто восемьдесят шесть единиц, при том, у Билла Гейтса это значение было в районе ста восьмидесяти, а у Николы Теслы — около двухсот.

— Это все прекрасно, — выныриваю из своих мыслей о Диме обратно в наш разговор, — ты говоришь очень правильные вещи, Авдеев. Проблема только в том, что Шутов тоже не отступит.

«А еще он точно так же думает о чужой сперме», — делаю еще одну мысленную ремарку, вспоминая, что ни разу с момента, когда Дима узнал о моей беременности, он не дал повода думать, что предаст меня анафеме.

— Валерия, мы взрослые мальчики — мы разберемся. — Вот так бесхитростно Вадим подводит к тому, что разговор на тему их с Димой выяснения отношений закончен. — И про Марину меня спрашивать не нужно — она восстанавливает здоровье, с ней работают специалисты. Как бы там ни было, она — мать Стаси, и старалась быть хорошей матерью насколько это возможно с учетом всего, через что ей пришлось пройти. Я не дам ее обижать. И на этом тему так же считаю исчерпанной — своих женщин я не обсуждаю ни с кем.

Даже если бы я хотела забыть о том, что вот эта двухметровая ходячая фабрика по производству высококачественного тестостерона на самом деле максимально правильный хороший мужик — это невозможно. Об этом будет помнить даже моя последняя активная клетка мозга, если вдруг меня разобьет Альцгеймер. И при всем этом — в нем есть что-то такое… Не знаю, как это описать, потому что визуально «другая» сторона Авдеева вообще никак себя не проявляет, затихарилась, как убийца в подворотне. Но то, что он способен бить больно и даже получать от этого некоторую долю удовольствия — оно витает в воздухе. Не считывается буквально как на Шутове, но существует и даже иногда жрет туши поверженных врагов.

Не знаю, почему я вдруг об этом думаю.

Хочу, чтобы на этом идеальном образе появилось хотя бы одно темное пятно, чтобы мне было к чему придраться?

— Авдеев, ну тебя можно только похвалить за такое ревностное отношение к тайне личной жизни, но тебе не кажется, что ты избирателен? Я имею ввиду — с какого черта ты решил, что я должна выложить перед тобой кишки на стол, обсуждая, зачем и почему я ношу вот это? — Показываю кольцо, и безупречно красивый камень «рассыпает» вокруг нас хищные сверкающие блики.

Он на секунду поджимает губы, а потом кивает с натянутой улыбкой, как бы намекая, что моя претензия обоснована, услышана и принята.

— Я просто не могу найти причину, по которой и дальше хочу находиться на твоей орбите, — спокойно и бесхитростно, говорит Вадим. — Но в моем возрасте уже как-то не солидно раз за разом нарываться на веник, которым меня гоняют как зеленого пацана. А тем более я не собираюсь докучать женщине, которая с упоением вьет семейное гнездо с другим. Я слишком старый уже, видимо, и нудный, но вот эти тайные встречи по углам меня ни фига не вставляют. Может кому-то нравится ощущение риска, а меня от всего этого тупо тошнит. Моя женщина — значит, моя. Объедки с чужого стола никогда не ел и не собираюсь.

Ненавижу, когда он так делает, потому что это абсолютно обезоруживает. А он делает так с первой минуты нашего знакомства — не тянет кота за хвост, озвучивает свои намерения прямо и без всяких разночтений.

Что я должна сказать? Что он ждет, что я скажу?

— Не припоминаю, чтобы раньше тебя как-то смущал мой законный муж.

— Ты серьезно сейчас? — Вадим иронично хмыкает.

— Ладно, прости, дурацкая была шутка.

Меня гнетет эта пауза.

Потому что с каждой секундой промедления я чувствую себя все более грязной и неправильной за свое желание не решать ничего прямо сейчас. Воображаю себя героиней телешоу, где в меня со всех сторон летят тухлые помидоры от хороших и правильных женщин, которые умеют выбирать на первом свидании.

Потому что я не готова выбирать сейчас.

Потому что пока я была уверена, что Авдеев с Мариной, образ их счастливой (пусть и странной) семьи служил отличным щитом, чтобы обороняться от его мужской, правильной, блин, прямоты. А сейчас у меня нет ничего.

Потому что Шутов…

Я с опозданием замечаю, что кручу кольцо на пальце, одновременно снова и снова, и снова «прокручивая» их с Рудницкой совместные фото.

Может быть, если бы существовал хотя бы один шанс, что этот придурок изменится, мне было бы легче.

— У меня в доме нет веника, Авдеев. И швабры. И пылесоса, кажется, тоже. А еще я плохая хозяйка, так что в ближайшее время точно не собираюсь обзаводиться этим очень важным предметом интерьера.

Он едва заметно дергает уголком рта. Я даже разобрать не успеваю — была это улыбка или нервный тик в ответ на мою очередную трусливую попытку уйти от ответа.

— Тебе надо поесть, — Вадим тычет вилкой в мой нетронутый кусок мяса. — Стася с няней и они вроде ладят, но мне нужно быть дома часам к десяти, чтобы уложить ее в постель и прочитать сказку. Можем посмотреть какое-то кино. Если не против. Или хочешь погулять?