Сесилия Ахерн - Год, когда мы встретились
В шесть часов уже темно, я вся потная, голодная, уставшая – и довольная, как никогда в жизни. Я так увлеклась, что совсем потеряла счет времени, только несколько раз прерывалась, чтобы переброситься парой слов с мистером Мэлони – он подрезал розовые кусты и сетовал, что надо было бы сделать это в январе или в феврале, но куда там, Эльза совсем была слаба.
Рухнув вечером в кровать на свежепостеленные чистые простыни (с запахом «летнего бриза»), я понимаю, что за целый день ни разу не вспомнила о своих текущих проблемах. Мой ум был нацелен на решение иных задач. Может, это генетическая память, навык, унаследованный от дедушки или от совсем далеких ирландских предков, живших на земле, которая их кормила? И эта потребность, так долго дремавшая где-то в глубине, наконец проснулась? Как бы то ни было, я чувствую себя обновленной. Я вышла в сад напряженная и раздерганная, а, едва начав работать, успокоилась и ощутила умиротворение.
Когда мне было семь лет, мама подарила мне первый в моей жизни велосипед. Он был цвета пурпурного вереска, с плетеной красной корзинкой и звоночком, с которым я играла, даже когда сидела на траве, а велик лежал рядом. Мне нравился его голос, нравилось с ним болтать. Я о чем-нибудь его спрашивала, а он тренькал «бзи-и-инь» мне в ответ. Целыми днями я колесила по окрестным улицам, съезжала с тротуара на мостовую и обратно, то быстрее, то медленнее, выписывая сложные замысловатые па, как фигуристка на соревнованиях, и все на меня смотрели, и судьи поднимали оценки, и все восторгались. Я гуляла до позднего вечера, проглатывала обед так быстро, что мама только изумленно поднимала брови, и мчалась обратно на улицу к своему ненаглядному товарищу. Ночью я плакала, оставляя его во дворе. Смотрела, как он стоит, один-одинешенек, и ждет меня, готовый к новым приключениям. Сейчас я снова ощутила себя ребенком – когда смотрела из окна в сад и продумывала, как все там сделаю, до мельчайших подробностей, до последней травиночки.
Мне снится чудесный сон про Санди О’Хару. Он с благоговением составляет список моих достижений в саду. Только это уже не мой сад, а Пауэрскорт-гарденз в Уиклоу. Я небрежно пожимаю плечами на его восторги, говорю ему, что я подснежник, а подснежникам это раз плюнуть, обычное дело, мы крепкие, мы крушим преграды, как сжатая в кулак рука, добывая себе победу. Постепенно мы переходим к более пикантным темам, но тут в мой сон врывается «Город-рай», орет на всю мощь из громкоговорителя, установленного на крыше вагончика, где живет смотритель парка – таким образом он оповещает посетителей, что парк закрывается. И Санди понимает, что я не та, за кого себя выдаю, и сады, которые я ему показывала, вовсе не мои, а я врунья и обманщица. Тут смотритель высовывается из окна – это ты. Смотришь на меня и улыбаешься, все шире, шире, потом начинаешь хохотать, очень громко, нестерпимо. Я резко просыпаюсь – играет «Город-рай». Закрываю глаза в надежде снова вернуться в свой сон, к Санди, к тому, что между нами было еще до того, как заорал громкоговоритель. Но, заснув, я попадаю в другой сон, где Кевин сидит на траве и плетет венок из маргариток. Все вокруг одеты в черное, он разговаривает и ведет себя так, словно ему опять десять лет, хотя выглядит, как когда мы встречались в «Старбаксе», и, когда он надевает мне на руку венок, оказывается, что он из роз, и шипы царапают мне запястье.
Просыпаюсь и слышу голоса с улицы. Вылезаю, путаясь в простынях, из кровати и подхожу к окну. Ты сидишь у себя в саду вместе с доктором Джеймсоном. Стол совсем покосился и сильно потрескался. Его надо чинить – почему-то это первое, что приходит мне в голову в десять минут четвертого утра. Доктор сидит лицом к моему дому, а ты во главе стола, как обычно. На столе батарея пивных банок, ты пьешь, высоко запрокинув голову и вытряхивая в себя все до последней капли. Покончив с банкой, запускаешь ее в дерево. Промахиваешься. Немедленно хватаешь другую и швыряешь в бедное дерево. Цель поражена, а банка трескается и оттуда бьет пена.
Доктор Джеймсон умолкает, смотрит, куда она приземлилась, и продолжает разговор. Я в растерянности. Может, он потерял свой ключ от твоего дома и вы двое стесняетесь меня будить, чтобы попросить мой дубликат? Нет, это крайне маловероятно. Ты рыгаешь так громко, что звук эхом отдается от стены. Мне не слышно, что говорит доктор Джеймсон, а жаль. Возвращаюсь в кровать и засыпаю под его негромкое умиротворяющее бормотание.
На сей раз мне снится дедушка Адальберт. Я знаю, что я взрослая, но в то же время чувствую себя маленькой девочкой. Мы у него на заднем дворе, он показывает мне, как сажать семена. Под его заботливым взглядом я сажаю подсолнухи, присыпаю лунки землей и поливаю их из лейки. Он говорит со мной как с ребенком. Показывает, что подрезал зимний жасмин, объясняет, что это надо делать, когда тот совсем засох. Потому что тогда на этом месте вырастут новые побеги, множество молодых, сильных веточек. «Будет много-премного цветов, вот так-то, Джесмин», – говорит он, деловито удобряя почву. «Это не знак, дедушка, – говорю я детским голосом, потому что мне не хочется, чтобы он знал, что я уже выросла, ведь тогда он поймет, что уже давным-давно умер. И ему станет грустно. – И он не покажет мне, в какую сторону надо идти». Но дедушка ничего не отвечает и молча продолжает трудиться. Потом распрямляется и спрашивает: «Так ли это?» Будто я болтаю ерунду, будто это детский бессмысленный лепет. «Так, дедушка. Сухие ветки срезаны, но жасмин готов распуститься вновь. На этом месте будут новые цветы. Это не знак. Это символ». Он оборачивается ко мне, и, хотя я знаю, что это сон, я вижу, что дедушка настоящий, это именно он. Дедушка прищуривается, и все его морщинистое лицо озаряет сердечная улыбка. «Узнаю свою Джесмин», – говорит он.
Просыпаюсь и чувствую, как по щеке бежит слезинка.
Глава пятнадцатая
Сегодня суббота, и, едва я открываю глаза – спальня залита теплым солнечным светом, – мне хочется выпрыгнуть из кровати и немедленно бежать в сад, как ребенку, который жаждет поскорее выйти гулять на улицу, где его ждут друзья. В моем случае друзья – это тяжелые булыжники и квадратики садовой плитки.
Пока я изучаю свои камни, подъезжает Эми. Дети неохотно выходят из машины и медленно идут к дому. Открывается входная дверь, но прежде, чем ты успеваешь дойти до дороги, чтобы поздороваться с ней, машина трогается с места. Ты смотришь ей вслед. Плохо дело. Младшие обнимают тебя, а Финн молча проходит мимо, нарочито шаркая и еле передвигая худыми ногами в приспущенных портках.
