Кэрри Адамс - Крестная мамочка
Клаудиа снова взглянула на меня, я кивнула. Она повернулась к консультанту:
— Тогда давайте проведем ее, и дело с концом.
Опять напрасная надежда. Когда все кончится, никому не известно.
Я была рядом с ней до того момента, как она начала обратный отсчет от десяти. Я видела, как анестезиолог открыл вентиль в трубке на ее запястье и начал давать наркоз. Клаудиа досчитала только до семи. Я посмотрела на врача.
— Сделайте все возможное. Чтобы никаких осложнений. Никаких инфекций и кровотечений. И умоляю вас, позовите меня, когда она очнется!
Мне предложили подождать в маленькой зеленой приемной. Оставшись одна, я вынула из бумажника снимок, сделанный на УЗИ при сроке двенадцать недель. Головка, большой пальчик, губы и младенческий профиль… я обвела их пальцем. И заплакала от жалости к Клаудии и к малышке, которой я ничем не смогла помочь. Я рыдала безмолвно, закрыв лицо ладонями. Вспоминала предыдущие девять лет, былые неудачи, слабые надежды, наше прошлое, наши мечты, наше и мое настоящее, пока наконец не задумалась о своей бездетности и одиночестве, и слезы хлынули с новой силой. Мои силы иссякли, теперь их не хватило бы ни для Клаудии, ни для меня самой. И я плакала еще горше, понимая это. Как можно жалеть себя, если не я потеряла ребенка? Вошла медсестра, заметила, что я в слезах, но сделала неверные выводы. Приняла меня за скорбящую мать, обняла и предложила бумажный платок. Не знаю почему, но переубеждать ее я не стала. Для разнообразия можно было выйти из образа утешительницы.
В кармане завибрировал телефон. Я взглянула на определитель номера и объяснила сестре:
— Это отец ребенка.
Она оставила меня. Дождавшись, когда за ней закроется дверь, я ответила на звонок.
— Тесса? С Клаудией все хорошо?
— Да, но…
— А с ребенком?
— Сожалею, Эл. У нее выкидыш.
— С ней можно поговорить?
— Она в операционной. Ее сейчас оперируют.
— Господи…
— Все случилось слишком быстро.
— Передай ей, что я вылетаю обратно следующим рейсом. И что я люблю ее. Обязательно передай!
— Передам, Эл…
Голос в трубке умолк. Я представила, как Эл мечется по залу сингапурского аэропорта в поисках того, кто поможет ему вернуться домой. Он не желает объяснять, в чем дело, но приходится — иначе его не воспринимают всерьез. Может, он даже преувеличивает, иначе ситуация выглядит слишком обыденной. У каждой третьей женщины беременность заканчивается выкидышем, подумаешь! Пустяк, но лишь пока не придет твоя очередь.
В дверь негромко постучали. Вошла другая сестра:
— Она очнулась.
Понадобилось двадцать семь минут, чтобы уничтожить труды девяти лет и девяноста восьми дней.
Когда я вошла в послеоперационную палату, Клаудиа как раз открыла глаза. Ее взгляд был сонным, язык заплетался. Она улыбнулась врачу, потом мне.
— Я говорила с Элом, он возвращается домой.
— Скажи, пусть не жалеет меня, — ответила Клаудиа. — Дома у меня хорошенькая дочка.
Мы с доктором переглянулись.
— Эл просил передать, что любит тебя всем сердцем, — добавила я.
— Теперь он меня бросит.
— Нет. Он этого никогда не сделает.
— Не дай ему бросить меня. Где мой ребенок? Тесса, что ты сделала с моим ребенком?
— Все хорошо, — шагнул вперед доктор. — Вы просто в шоке. Вы в больнице, помните? Нам пришлось сделать операцию. Вы потеряли ребенка. Но у вас будут другие.
— Больше не будет, — перебила Клаудиа. — Не заставляйте меня. Не заставляйте делать это снова. Пожалуйста, Тесса, не заставляй… — Она умолкла и уснула.
Я не знала, что и думать.
— Последствия наркоза, — объяснил врач. — Пусть спит. К шести часам вы сможете увезти ее домой.
Я оставила Клаудиу на попечение медсестер, поймала такси и вернулась в дом Клаудии и Эла.
В доме было тихо-тихо. Мимо снимков, ни разу не глянув на них, я прошла в детскую. На белой стене отчетливо выделялись красные и зеленые детали рисунка. Краска на кисточках засохла. Я двинулась дальше. В ванной царил беспорядок. Надев резиновые перчатки, я собрала весь мусор и сложила его в мешок. Туда же швырнула джинсы и трусы Клаудии. Спустила воду в унитазе, стараясь не заглядывать в него. Когда вода перестала бурлить, я проверила, все ли чисто. Нет, не все: сгусток, похожий на толстый кусок сырой печенки, прилип ко дну. Я взялась за ершик для унитаза, содрала сгусток и снова смыла. Понадобилось проделать это трижды. Ершик отправился в тот же мусорный пакет. Пропитанные кровью простыни я унесла в прачечную и замочила, после чего вернулась наверх и занялась матрасом и рвотой: просушила мокрые пятна губками, повернула матрас набок, собрала содержимое желудка моей подруги с ковра и тоже протерла его губкой. В прачечной я некоторое время стояла, глядя, как крутятся в стиральной машине простыни. Затем посмотрела на часы. Мне требовалась помощь.
Через двадцать минут я открыла дверь Бену. Он был в деловом костюме — вышел с совещания, чтобы ответить на мой звонок, и обратно не вернулся. Едва услышав от меня, что у нас стряслось, он покинул офис.
— Бен, я не знаю, как быть, просто не знаю, закрасить рисунок на стене или не стоит. Оставлять его так нельзя, сквозь белую краску он будет виден. Красным закрашивать — ни в коем случае, да и розовый стает напоминать…
Он раскрыл объятия, а я просто упала в них. И не стала сопротивляться, когда он прижал меня к себе. У меня появился помощник. Теперь мы все успеем.
— Ш-ш-ш, — приговаривал он, гладя меня по голове.
— Бен, мне так жаль Клаудиу. Это был кошмар: минуту назад мы красили стену, дурачились и смеялись, и вдруг у нее началось кровотечение. Повсюду кровь. Надо обязательно перекрасить стены в этой комнате. Сегодня Клаудиу отпустят домой…
— В оранжевый. — Бен отстранился и занес с крыльца в дом две банки с краской. — Цвет яркий, веселый, и через него не будет просвечивать рисунок. Сейчас отнесу их наверх.
— Ты чудо. Спасибо.
— Не стоит. Это же ради Эла и Клаудии. Сколько у нас времени?
— Мне позвонят из больницы, когда кровотечение прекратится. Но в самом лучшем случае — не больше двух часов.
— Тогда за работу.
Мы красили молча. Я так сосредоточилась, шлепая краску на стену, что больше ни о чем не думала. Сначала мы закрасили рисунок на одной из стен. Потом я отложила кисть и побежала загружать в стиральную машину новую порцию белья. Расправив первую выстиранную простыню, я увидела на ней розовое пятно в темной окантовке и выругалась. Делать нечего, придется ее выбросить. Запихнув простыню в мусорный мешок, я вернулась в детскую. Бен уже докрашивал вторую стену.
