Ширли Конран - Кровное родство. Книга первая
А в ее взгляде, устремленном на него, Джо прочел: „Я верю, что ты сумеешь все уладить, не унижая Билли, потому что иначе моя жизнь станет невыносимой – мне придется жить с настоящим Билли, а не с тем романтическим образом, который я создала для себя и благодаря которому действительность еще не раздавила меня".
Вновь мысленно надевая свои розовые очки, Элинор произнесла твердо:
– Если бы Билли не заставлял меня работать и не находил сбыт моим книгам, я ничего бы не достигла. Поэтому я считаю, что эти деньги действительно принадлежат ему. Потому что всем своим успехом я обязана Билли.
Однако как-то в разговоре с мужем она заметила, что писательский талант – это, мол, природный дар, но Билли тут же возразил, что ее талант развил и воспитал именно он и без него она никогда бы не достигла успеха.
– Ты обязана мне всем! Без меня ты и гроша ломаного не стоишь. Без меня ты не сумела бы писать. И тебя наверняка бы не печатали. Ведь это я убеждаю издателей идти на риск, вкладывая деньги в твою работу.
Элинор пришлось признать, что в его словах была доля правды. Прежде, пока Билли не взялся за нее, она и не представляла себе, какой силой обладает написанное слово, не знала, что такое самодисциплина.
Джо взглянул на Элинор. Он много мог бы рассказать ей, но знал, что делать этого не стоит. Он знал, что Билли, бесспорно, был мужчиной ее жизни, и Джо никоим образом не собирался разрушать их брак.
Воскресенье, 13 июля 1947 года
Прошел год.
Элинор, после энергичной полуденной прогулки, неторопливо шагала к своему новому дому по извилистой подъездной аллее, обсаженной кустами рододендрона, среди темно-зеленой блестящей листвы которых проглядывали всплески розовато-лиловых и белых цветов. Этот очаровательный почетный караул провожал ее вдоль всей аллеи длиной с полмили, от самого дома до живой изгороди, окружавшей девятнадцатиакровый участок с садом и парком.
Пройдя последний поворот, Элинор увидела Старлингс, поднимавшийся перед ней во всей своей новой красе, и остановилась, чтобы в который раз полюбоваться делом своих рук. Длинный, низкий, прекрасных пропорций дом елизаветинских времен, со стенками, сложенными из ярко-красного кирпича и светлого камня, и высокими трубами, выглядел теперь таким же ухоженным, каким, наверное, был четыре века назад.
На мгновение Элинор вспомнила свое прежнее жилище на Эрлз-Корт-сквер: вся эта квартирка была меньше, чем один отделанный дубовыми панелями холл Старлингса. Ее Эдвард вырос в тесноте и копоти Лондона, а теперь вот его дочери наслаждаются простором и вольным деревенским воздухом – благодаря не совсем уж глупой голове их бабушки и ее неутомимой правой руке, еще способной, слава Богу, крепко держать перо.
Глубоко вдыхая воздух, наполненный ароматами цветов и меда, Элинор подумала о матери: если бы она могла знать, какого успеха достигла ее Нелл, если бы могла увидеть ее дом, очаровательный и романтичный, словно картинка из детской книжки! Она поймала себя на мысли: не странно ли, что мать, мечтая о лучшей жизни, всегда представляла ее себе где-нибудь подальше от тяжкой, монотонной, нескончаемой деревенской работы, а теперь, когда Элинор может себе позволить делать то, что хочет (во всяком случае, после полудня), сильнее всего на свете она любит именно повозиться с землей. Работа в саду доставляла ей несказанное удовольствие, а ко всему прочему давала время обдумывать новые сюжеты, образы и характеры.
Порою, конечно, она думала и о реальных делах и событиях, и эти мысли далеко не всегда были приятны. От одного из таких воспоминаний она никак не могла избавиться: в день их окончательного переезда в Старлингс она случайно обнаружила среди вещей Билли пачку потрепанных фотографий. На черно-белых снимках она увидела нижнюю часть тела девочки, по-видимому, лет десяти. Ее тонкие, как у жеребенка, ноги были раскинуты на кровати, застеленной тан хорошо знакомым Элинор голубым покрывалом с фигурами драконов: оно было уже такое старенькое, что, уезжая с Эрлз-Корт-сквер, она порвала его на тряпки. На девочке были белые носочки и черные туфельки а-ля Ширли Темпл; все остальные предметы одежды отсутствовали. На некоторых снимках она лежала на спине, на некоторых – на животе, подогнув одну ногу.
Когда, дрожа от возмущения, Элинор показала эти снимки Билли, он пожал плечами и согласился, что, действительно, они в высшей степени возмутительны. Он сказал, что думал, будто давно порвал и выбросил эти фото, – их снимал много лет назад один фотограф, которого выгнали из снимаемой им студии, и Билли, по доброте душевной, на несколько дней пустил его в квартиру на Эрлз-Корт-сквер. Это случилось во время отсутствия Элинор – она поехала в Ларквуд, чтобы подготовить все к переезду семьи в тот маленький домик.
Элинор очень хотелось бы верить ему.
Она упорно старалась думать только о приятных вещах, которых, к счастью, теперь стало гораздо больше в ее жизни, и закрывать глаза на все более отвратительное поведение Билли. Все это происходит только потому, что он опять слишком много пьет, говорила она себе, – гораздо больше, чем следовало бы.
Внучки, которым было восемь, семь и шесть лет, всегда чувствовали себя неуютно и беспокойно, когда от Папы Билли опять „так пахло": ведь это означало, что он опять будет грубо дразнить их, даже запугивать.
Едва заслышав тяжелые, неуверенные шаги Билли, поднимавшегося по лестнице, Аннабел и Миранда убегали куда-нибудь и прятались. Клер вела себя иначе. Может быть, именно потому, что, как старшая из сестер, она ни на минуту не забывала о своей обязанности опекать и защищать младших, ей чаще и попадало от Билли.
Но, конечно, Билли задавал ей трепку только тогда, когда их никто не видел: когда Элинор уезжала в Лондон переговорить с издателями или у няни был выходной. Клер, от природы склонная всех успокаивать и примирять, ни разу не обмолвилась о жестоком обращении с ней деда, да и не сумела бы она толком объяснить, на что именно жалуется. Ведь далеко не каждый ребенок способен пожаловаться на взрослого; к тому же из рассказов школьных товарищей Клер знала, что всем им временами достается больше или меньше, в зависимости от провинности, а иногда и просто так, что называется, под горячую руку.
И чтобы избежать неприятностей, Клер старалась просто реже встречаться с дедом. Вернувшись из школы, она первым делом задавала вопрос: „Папа Билли дома?" – и если ответ был утвердительным, тут же, невзирая на погоду, выпрашивала позволения пойти поиграть в саду или погулять в парке.
Бедная маленькая Клер!
Старшая из сестер, она была единственной из них, кто хранил хоть какие-то воспоминания о погибших родителях. Чувствуя себя потерянной, словно заблудившийся или случайно оставленный на вокзале ребенок, она спасалась от жестокости Билли единственным способом, доступным беззащитному маленькому существу: стараясь не думать о боли и обиде, Клер возлагала надежды на волшебство. Спрятавшись за кустами рододендрона, она собирала и перебирала разные травы, листья и ягоды, колдуя, чтобы Папа Билли умер.
