Полина Поплавская - Кошка души моей
Удовлетворив страстную тягу Джанет к познанию мира в огромном зоопарке Бронкса, он предложил девочке пойти съесть чего-нибудь вкусненького и запретного, на что малышка, конечно же, купилась, ибо, как все сугубо домашние дети, до безумия любила покормиться какой-нибудь дрянью, вроде вонючего попкорна или двухдневной давности чизбургера.
– Но у меня есть к тебе и лучшее предложение, – слукавил Стив. – Давай поедем к одной старой волшебнице. – При этом невольном каламбуре он едва удержался от смеха. – У нее полно всяких чипсов, фриз-фло и тому подобной восхитительной гадости.
И, веря в свою удачу, Стив повез дочку Мэтью к старому дому неподалеку от Парк-Роу, где сам не был с того далекого дня шестьдесят восьмого, когда, потрясенный новостью о стычках на территории Сорбонны, он послал подальше и Мэта, и Руфь, назвав первого щенком, а вторую нимфоманкой.
Воскресенье еще не перевалило за полдень, и, зная привычку Руфи понежиться в постели подольше, он очень рассчитывал застать ее дома.
Как всегда, интуиция не подвела Стива: еще за дверью он услышал ритмичную, ни с чем не сравнимую походку Руфи. Легкий щелчок замка – и… Перед ними стояла все та же потрясающая основы и сердца Руфь Вирц, на сей раз в пурпурном хитоне, открывавшем загорелые босые ноги и смуглые руки. Звеня бесчисленными браслетами, она слегка отступила к широкой лестнице с перилами в стиле раннего модерна.
– Папа, па, ты же обещал старую волшебницу, а это фея! – пискнула Джанет, все в жизни принимавшая с радостью. Лицо Руфи исказила невольная гримаса.
– Макс! – звонким молодым голосом позвала она, и тотчас откуда-то из глубин дома явился стройный, поразительно красивый гаваец в полувосточном одеянии. Его пылающие миндалевидные глаза смотрели на Руфь в слепом обожании. – Отведите принцессу в самую сказочную комнату и…
– Дайте ей возможность вытащить из холодильников все, что она захочет, – закончил Стив, ловя Джанет, которая в увлеченном изучении переплетенных русалок, мечей и лилий добралась уже почти до площадки второго этажа. Передав девочку Максу, Стив почувствовал некоторое облегчение и свободу. – Ты не пригласишь меня наверх? – Он посмотрел прямо в лицо Руфи.
– Зачем?
– Выпить чего-нибудь со льдом. У меня не так много времени.
– Это у меня его мало, – отрезала Руфь и нетерпеливо постучала по теплому мрамору пола маленькой, загорелой до черноты ступней. От нее шла волна отчуждения.
«Вероятно, все теперь достается этому… слуге, – не ревнуя, но все же ощущая горечь потери, подумал Стив и сам же рассмеялся своим чувствам: – Да сколько у нее было и будет таких Максов!» Но вслух он, как всегда, честно, сказал:
– Я привез показать тебе девочку.
– А я думала – себя.
– Послезавтра мы отправляем ее в Англию, к родителям Пат, и я хотел, чтобы ты увидела ее именно сейчас, когда она еще вся – прелесть и доверие к людям.
– Милый Стивен, я уже говорила тебе, что это могло бы произвести впечатление на Губерта. Но его здесь нет. А мне все равно.
– А где маэстро?
– Маэстро давно живет со своими учениками, а не со мной. Я же переезжаю в Швейцарию. Навсегда. И не подумай, что я собралась провести остаток жизни над любимой могилой – просто мне предлагают кафедру в Женеве. Сейчас все лучшее в психоанализе снова там.
– И ты возьмешь с собой этого Макса? – неожиданно вырвалось у Стива.
– Ах, Стиви. Макс – мое последнее и самое роскошное «прощай» миру плоти. Не расстраивайся. – Руфь подошла и непривычно мягким движением взяла Стива за подбородок. – Ты удивительный мальчик, солнечный. Но мои владения – тьма. Так что, уходи, мой хороший, забирай свою принцессу – и уходи. – Руфь стала медленно подниматься наверх, и ни одна складка не шелохнулась на ее узкой прямой спине. Но на самом верху она вдруг обернулась. – Кстати, девочка действительно очень похожа на Мэтью. До восьми лет у него было такое же золото. И темперамент… – Тяжелые портьеры заглушили последние слова.
Не двинувшись до тех пор, пока шаги совсем не затихли, Стив, сам того от себя не ожидая, сел на ступени и закурил. И с каждой затяжкой внутри него разрасталось отвратительное тягучее ощущение пустоты. Джанет уезжает. Пат, обретшая сладость своей женской сути, больше не нуждается в его опеке и уроках. И вот теперь Руфь. Он знал, что ее решение бесповоротно, и ему уже никогда не придется сгорать в том пламени, тайну которого знала только она. Несмотря на подлинную мужественность или, вернее, именно благодаря ей, Стив Шерфорд был в душе и раним, и нежен, но во всех Штатах не нашлось бы ни одного человека, включая его собственную жену, который поверил бы своим глазам, увидев, что блистательный президент Си-Эм-Ти сидит на чужой лестнице, отчаянно стиснув голову ладонями, а губы его помимо воли твердят бессмертные строчки бессмертного любовника: «Как сравнятся они, с их цветочком невинным Под несмятой одеждой и с водою в крови, С добродетелью сердца, посвященной гостиным – С поцелуем одной, развращенной в любви?!»[13]
А впереди был не согретый никакой любовью дом, мелкие интрижки с большей долей самолюбия, чем увлечения, взрослеющая без него Джанет и победная карьера телевизионного магната. Только сейчас Стив вспомнил, что сегодня ему исполнилось тридцать восемь.
* * *Стив решил, что они вылетят не из Филадельфии, а вечерним рейсом из нью-йоркской Ла Гвардии, чтобы Джанет могла спокойно поспать ночь. Чувствуя себя спокойным, как человек, который уже ничего не ждет, на прощанье он сказал Пат, целуя ее в прохладные легкие волосы:
– Если хочешь, можешь задержаться там подольше, ведь ты так давно не была дома.
Пат незаметно вздохнула. После приключенья с Шерс, через которое она открыла для себя кое-какие тайны своего естества, Пат надеялась, что изменится и муж; что он станет в постели менее совершенным, зато более живым. Увы, получилось наоборот: Стив стал демонстрировать в постели уже и вовсе запредельное мастерство, которое, к печальному пониманию Пат, являлось только заменой подлинного чувства. Что ж, она действительно не была в Англии целых семь лет.
Весь вечер Джанет бегала по салону, умиляя пассажиров и нисколько не страдая от воздушной болезни, а потом, прикорнув у плеча матери, долго рассказывала ей о том, что совсем недавно они с папой были в гостях у одной феи, где присутствовал еще и настоящий сказочный принц с огромным волшебным ящиком. Вскоре Джанет заснула, а Пат, прижавшись лбом к холодному иллюминатору, пыталась представить, какой и как увидит она теперь свою родину.
Как настоящая англичанка – а Фоулбарты вели свой род с одиннадцатого века, когда норманны вытеснили англо-саксов с песчаных каменистых холмов Срединной Британии – Патриция любила Англию сильной, но глубоко затаенной любовью. И все семь лет в урбанизированных пространствах Америки ей мучительно не хватало диких пустынных уголков, где всегда можно остаться наедине с собой. Правда, в свое время она сбежала от этой патриархальности в зовущий мир новой музыки и неведомых страстей, но теперь ее все чаще тянуло на родину.
