Лорен Оливер - Delirium/Делириум
Наверно, она недалека от истины в одном — что Изгои живут как звери, но в остальном она, безусловно, неправа. Изгои живы, они там, они не дают нам позабыть о них. С этой целью они и устраивают свои провокации. Коровы в лаборатории — из этой же серии.
Я не особенно волнуюсь, пока не добираюсь до Ист-Энд Бич. Солнце уже опускается за моей спиной, его лучи окрашивают воду в белый цвет, и всё вокруг сияет и искрится. Закрываюсь рукой от блеска и вижу длинный чёрный мазок кисти на фоне всей этой голубизны — тень Алекса на воде. Мгновенно вспыхивает воспоминание о прошедшей ночи: его ладонь, прижимающаяся к моей спине, обнимающая меня за талию, так легко, будто мне это лишь пригрезилось; другая рука, держащая мою — сухая и тёплая, как нагретый солнцем ствол дерева... Мы действительно танцевали. Так танцуют новобрачные на свадьбе, когда торжественная часть уже позади. Но наш с Алексом танец был лучше; не знаю, как объяснить... Свободнее и гораздо естественнее.
Алекс стоит ко мне спиной, лицом к океану, и я этому рада, потому что ужасно смущаюсь. Медленно сползаю по разбитой, изъеденной солью лестнице, ведущей от стоянки к пляжу, и останавливаюсь, чтобы стащить с себя кроссовки, которые затем несу в руке. Песок приятно греет мои босые ступни. Я иду к Алексу.
Какой-то старик выходит из воды, держа в руках удочку. Он бросает на меня подозрительный взгляд, потом оборачивается и смотрит на Алекса, потом опять на меня и хмурится. Открываю рот, собираясь сказать: «Он Исцелённый!», но старик только фыркает, проходя мимо. Не думаю, что он кинется доносить на нас регуляторам, так что я помалкиваю. Не то, чтобы мы угодили в серьёзные неприятности, если нас поймают — именно это Алекс имел в виду, говоря, что с ним я в безопасности — но мне просто жуть как не хочется отвечать на кучу вопросов, ждать, пока мой личный номер прогонят через ЕСП и прочее в том же духе. К тому же, если регуляторы и в самом деле потащатся аж до самого Ист-Энд Бич проверять «подозрительное поведение», а найдут лишь какого-то Исцелённого, беседующего с семнадцатилетним нулём без палочки, им это наверняка не придётся по вкусу, что они и выместят на первых попавшихся.
«Ему жаль меня». Я быстренько выталкиваю эти слова из своего сознания, удивляясь, до чего об этом даже думать неприятно. Целый день я старалась не загружать себя мыслями, почему, во имя всех святых, Алекс так мил со мной. На краткий миг я даже вообразила себе несусветную глупость — что, может быть, после Аттестации он окажется в списке моих предполагаемых партнёров, но тут же сама и отвергла эту мысль. Он уже получил свой список предполагаемых партнёров, даже ещё до своей Процедуры, сразу после своей Аттестации. Он пока неженат, потому что ещё учится, но как только закончит образование, сразу женится. Точка.
Само собой, я тут же принимаюсь размышлять, какой будет та девушка, с которой он свяжет свою жизнь, и решаю, что она, конечно же, будет похожа на Ханну, с её золотыми волосами и раздражающей способностью выглядеть потрясающей красоткой, даже просто небрежно стянув их в конский хвост.
На пляже четверо посторонних, одни из них — мамаша с ребёнком в ста футах от нас. Мамаша сидит в вылинявшем раскладном кресле, уставившись ничего не выражающим взглядом на горизонт, а малыш лет двух-трёх бродит в полосе прибоя; его сбивает волной, он падает, испускает вопль (боли? радости?) и ползёт по песку к ногам матери. Дальше за ними по берегу прогуливается пара — женщина и мужчина, должно быть, супруги. Они не касаются друг друга, оба держат руки спереди сжатыми в «замок», оба смотрят прямо перед собой и не разговаривают, и не улыбаются — просто спокойны, словно вокруг каждого из них — невидимая сфера защитного поля.
Я подхожу к Алексу сзади, он оборачивается, видит меня и улыбается. Солнце запутывается в его волосах, и они на мгновение становятся белыми и тут же возвращаются к своему обычному золотисто-бронзовому цвету.
— Привет! — говорит он. — Я рад, что ты пришла.
Я вновь смущаюсь. Ещё эти дурацкие кроссовки в руке. Ощущаю, что щёки начинают накаляться. Потупляю взор, бросаю кроссовки на песок и влезаю в них.
— Я же сказала, что приду.
Ой. Слова прозвучали так резко, что я съёживаюсь и мысленно кляну себя. Такое впечатление, что у меня в мозгу сидит фильтр, и вместо того чтобы выпускать наружу всякие умные и хорошие мысли, он делает как раз наоборот, и изо рта у меня вылетает совсем не то, что я думаю.
К счастью, Алекс лишь смеётся:
— Я только имел в виду, что в прошлый раз ты меня прокатила. Присядем?
— Конечно, — с облегчением говорю я, плюхаясь на песок.
Я чувствую себя гораздо увереннее, когда мы оба сидим — так для меня меньше шансов ни с того ни с сего брякнуться на песок или отколоть ещё какую-нибудь глупость в этом же роде. Подтягиваю ноги к груди и опускаю подбородок на колени. Алекс усаживается в добрых двух или трёх футах от меня.
Несколько минут проходит в молчании. Сначала я лихорадочно пытаюсь придумать, о чём бы поговорить. Каждое мгновение тишины кажется вечностью. Наверно, Алекс думает, что я язык проглотила. Но тут он выкапывает полузанесённую песком ракушку и швыряет её в волны, и до меня доходит, что он не испытывает ни малейшей неловкости. Тогда я тоже расслабляюсь. Я даже рада нашему молчанию.
Иногда со мной случается такое: я чувствую, что если ничего не делать и только созерцать происходящее вокруг, сидеть спокойно и позволить миру просто существовать вокруг тебя — в такие моменты время на секунду останавливается и мир как бы застывает. Только на секунду. И если ты сможешь найти способ проникнуть в эту секунду, жить в ней, то можно жить вечно.
— Отлив, — говорит Алекс. Он запускает в воздух другую ракушку, та взлетает, описывает высокую дугу и... стукается о волнорез.
— Знаю.
Океан, отступая, оставляет за собой мясистые зелёные водоросли, плавник, кособоко прогуливающихся крабов-отшельников, едкий запах соли и рыбы. Чайка чапает по берегу, на песке за ней — цепочка мелких когтистых следов.
— Мама приводила меня сюда, когда я была маленькой. Мы ходили за полосой прибоя, когда был отлив. На обнажившемся дне чего только не найдёшь: и крабы, и моллюски, и морские анемоны... Здесь она учила меня плавать. — Так и сыплю словами — не остановить. Чего это я так разговорилась? — Моя сестра строила из песка замки, и мы притворялись, будто они настоящие, будто это города, куда мы могли бы доплыть, как те, что на том берегу, где живут одни Неисцелённые. Только в наших играх в них не случилось ничего ужасного, они не были разрушены и в них не царила Болезнь. Они были прекрасными и мирными, построенными из хрусталя и света. Ну и всё такое.
