Ольга Карпович - Поцелуй осени
4
Лика, закутавшись в теплую осеннюю куртку, сидела на краешке тротуара и жадно вгрызалась в черствую булку. Примостившийся поблизости оператор Саша прихлебывал едкую газировку из пластиковой бутылки. Есть хотелось зверски, она уже и не помнила, когда ей удавалось нормально пообедать в эти сумасшедшие дни. Вот уже почти две недели, как она моталась вместе с Сашкой по Москве, снимая митинги, баррикады, демонстрации. Пыталась расспрашивать наводнивших центр Москвы угрюмых милиционеров, обращаться к суровым военным. Целые дни в кипящей, бурлящей, вышедшей из-под контроля Москве — куда-то бежать, кого-то опрашивать, что-то снимать. Сломя голову нестись в телецентр, узнавать новости. И только глубокой ночью добираться наконец до дома, валиться чугунной головой в подушку, чтобы выключиться хоть на несколько часов. А утром вскакивать от телефонного звонка, еще не размыкая глаз, выслушивать от начальства, что еще небывалое произошло за очередную осеннюю ночь этого безумного 93-года, и мчаться опять на свой наблюдательный пункт.
Почти круглосуточно дежурили они у осажденного Белого дома. Снимали людей, живущих тут же, в наскоро установленных палатках. В серой осенней хмари вспыхивали костры, кто-то выкрикивал воззвания, кто-то бежал в соседний ларек за водкой. Полоскались на ветру флаги, разворачивались криво намалеванные лозунги. Вокруг здания стягивалось кольцо из поливальных машин, выстраивалось оцепление из бравых омоновцев с отсутствующими лицами и с дубинками наперевес.
— Нам с тобой сказочно повезло! — восторженно голосил бородатый Сашка. — Мы участвуем в исторических событиях. Это ж просто подарок для любого журналиста.
— Мне вечно сказочно везет на исторические события, — скептически хмыкнула Лика. — И вечный бой, покой нам только снится.
Слишком хорошо ей помнился стрекот автоматных очередей, грохот разрывов и доносящиеся из черного дыма жалобные вскрики, чтобы с жадным любопытством разглядывать вооруженных бугаев в центре родного города.
Пару дней назад им удалось заснять массовую драку, вспыхнувшую в павильоне станции метро, куда милиция дубинками загнала манифестантов. Сашка едва успел оттеснить Лику за мраморную колонну, когда началось беспорядочное побоище. Кто-то лупил кого-то по лицу, кто-то орудовал тяжелыми ботинками. Визжали случайно оказавшиеся поблизости женщины. Разъярившаяся толпа, как некий огромный живой организм, дышала на Лику кровью, потом — утробной животной яростью, и ей сделалось жутко. По-настоящему жутко, может быть, впервые после возвращения из Афгана. Ясно стало, что она лишь песчинка… Ее сейчас сомнут, затопчут и даже не заметят этого. Не потому, что она сделала что-то плохое, кому-то помешала, а просто оказалась на дороге, попалась под горячую руку мракобесам-правдолюбам и ценителям старого строя…
Саша загородил ее, бешено заработал локтями, не позволяя никому вторгнуться в отвоеванный им угол. Но Лике удалось все же ухватить за рукав куртки и вытащить из толпы какого-то парня, совсем мальчика, с испуганными, распахнутыми, рыжими, как у кота, глазами, которого почти уже смяли наступавшие. Потом, когда немного утихло, она усадила мальчишку на деревянную скамейку, стирала с его разбитого носа кровь клетчатым Сашиным платком и уговаривала:
— Ну что тебе тут ловить понадобилось, а? Ведь едва цел остался. Давай-ка дуй домой, закройся на три замка и носа не высовывай, пока все не рассосется. Врубился?
И парень, видно, еще не отошедший от шока, мелко кивал.
И теперь Лике, слишком хорошо еще помнившей круглые глазенки-маслины ребенка, цеплявшегося за пыльные юбки застреленной матери, казалось страшной сумасшедшей нелепостью, что что-то подобное может произойти здесь, в городе ее детства. В городе бульваров и фонтанов, широко раскинувшихся площадей и скользящих под каменными мостами рек, в городе, где голуби кружатся над памятником Пушкину и лебеди лениво покачиваются на мелкой ряби Патриарших прудов.
Короткий осенний день начинал угасать. Ярче вспыхивали оранжевые языки костров. Лика сунула руку в карман куртки, обветрившимися пальцами вытащила из пачки сигарету. Подскочил исчезавший куда-то Сашка, наклонился к ней и возбужденно зашептал: — Слушай, у Останкино серьезная заварушка. Я звонил сейчас нашим, с канала. Рванули!
Глаза его лихорадочно блестели, и Лика невольно поморщилась, вспомнив, как заводился когда-то от близости опасности Меркович. Неужели мужчины до самой старости остаются мальчишками? И все ужасы насилия, все жертвы и потери для них лишь веселая игра в войнушку?
Она поднялась с тротуара, отряхнула джинсы.
— А что там такое?
— Да я сам не понял. Приехали какие-то типы на грузовиках, с автоматами. Требуют, чтоб им прямой эфир дали. Потом спецназовцы подтянулись. В общем, наши там в панике. Давай поторапливаться.
За углом ждал проржавелый Сашин «жигуленок». Оператор, пристроив камеру на заднем сиденье, с силой захлопнул за собой дверь, включил зажигание. Лика уселась рядом, подышала на замерзшие ладони. Машина тронулась и понеслась по взбаламученной Москве.
У здания телецентра выстроились пятнистые бэтээры, знакомые Лике по годам, проведенным в Афганистане. Вероятно, омоновцы, приехавшие на них, уже заняли позиции в нижнем этаже телецентра. Перед зданием останавливались грузовики, автобусы, из которых выпрыгивали люди. Некоторые были вооружены. Бесновался стихийно возникший митинг. Отовсюду слышались призывы идти на здание телецентра штурмом, захватывать милицию, разоружать охрану. Толпились вокруг и обычные зеваки, всегда так живо интересующиеся событиями, в которых могут пострадать люди. Сновали туда-сюда коллеги-журналисты, стрекотали видеокамеры. Чуть поодаль белели кареты медицинской помощи. Сашка затормозил чуть в стороне от толпы, выскочил из машины, врубил камеру. Лика подключила микрофон, быстро заговорила, стараясь подробно описать все, что видит. Обдумывать слова, подбирать наиболее удачные фразы было некогда. Неизвестно ведь, что произойдет дальше, как сложится судьба отснятого ими репортажа, смогут ли они когда-нибудь пустить его в эфир. Но раздумывать об этом сейчас не приходилось.
Неожиданно где-то совсем близко от здания телецентра тяжело грохнуло. Задребезжали стекла, закричали люди, потянуло едким запахом гари.
Сашка дернулся, чуть не выронил из рук камеру, и Лика проговорила в объектив побелевшими губами:
— Судя по звуку, это гранатомет.
А потом грохнуло снова и снова, и из охраняемого здания затрещали автоматные очереди. И тут же застрекотало откуда-то сверху, с крыш окрестных домов. Повис над улицей вой бесновавшейся толпы. Одни бежали куда-то, другие пытались укрыться от секущих демонстрантов пуль. Пузатый дядька с велосипедом, явно не из штурмовиков, просто местный житель, смешно присел на корточки, как-то по-куриному взмахнул руками и тяжело осел на землю. Велосипед рухнул вслед за ним, колесо крутилось еще несколько секунд по инерции. По улицам неслись обезумевшие люди с вылупленными, вылезающими из орбит глазами. И рваными облачками плавал в темнеющем осеннем небе дым от разрывов.
