Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина

- Мой отец в узасе!

- Да ладно. Твой папа человек пожилой, ему уже о великом думать нужно, а он все про женщин. И почему-то твоя любовь к той силиконовой двадцатилетке его не ужасала, хотя у вас разница в возрасте сильно больше, чем у Риммы с Никитой. Или это другое?

- Ты сто, это одобляесь?!

- Нет, не одобряю. Но поддерживаю своего ребенка, и не считаю уместным кидаться на него за выбор, который тебе не нравится.

- Насця! Ты ебануцая?

- Так, я неясно выразился, - рычит из-за спины мой защитник. – Я не разрешаю обижать своих женщин. И раз говорить уважительно ты не можешь, то проваливай!

- Сын?! – В отчаяние вопит Савранский.

Бедняга даже брызжет слюной от возмущения. Розовой, окрашенной собственной кровью. Мне становится его жалко, но предложить ему помощь, или даль просто салфетку кажется неправильным по отношению к Никите. Почему-то я уверена, он воспримет это как предательство.

Глаза Аркадия горят как у бешеной собаки, и сам он сейчас выглядит не совсем вменяемо. Савранский оборачивается, смотрит на нас, но ни я ни Настя даже не двигаемся в его сторону. Никто не будет останавливать или утешать Кешу.

И он это понимает.

- Насця, - спокойно, даже как-то обреченно говорит Аркадий. – Я думал, сто ты меня поддержишь. Ты ведь умная зэнсина и понимаесь, к сему это пливедет.

- Поживем – увидим, - пожимает плечами подруга. Неуверенно, а как-то обреченно. Мне становится очень больно от этого полного принятия жеста.

- Значит все плотив меня. Стошь, я это плиму. Только, когда она лазобьет Никите селдце, не надо ко мне плибегать и заловаться. Я все сказал!

Савранский бахает дверью с такой силой, что я вздрагиваю. Дрожит и Настя. Только по другой причине. И когда мы остаемся в квартире одни, подруга может наконец перестать притворяться.

Она поворачивается и смотрит прямо мне в глаза, а я понимаю, как сложно ей дался этот разговор. Как дорого стоили эти десять минут спокойствия и принятия. Потому что Настя никогда не сможет ни успокоиться, ни принять.

- За что? – И в этих двух словах таится такая боль, которую не вынести ни одному живому существу. Кроме по-настоящему любящей матери.

Глава 32

- Мам, я думаю, это не совсем твое дело, - устало смежив веки, как бегун после марафона, шепчет Никита.

Кажется, он снова готов броситься на мою защиту, вот только на этот раз в потенциальном обидчике Савранский видит свою мать и мою подругу. Самое страшное, что сейчас может произойти – их ссора. И я ни за что не допущу этого.

- Никит, я поговорю с Настей сама, - мои интонации куда громче слов. Но Никита не слышит.

- Римма, когда мама в таком состоянии, она наговорит тебе ужасных вещей.

Вряд ли это будет что-то, чего я не заслужила.

- Подожди нас на кухне. Поставь чайник, мы сейчас подойдем, хорошо? Пожалуйста…

Пожалуйста, милый. Не лезь, не мешай, не смотри вот так как смотришь сейчас, безумно и дико, как настоящий волк. Глажу его по руке, и краем глаза замечаю, как на это движение реагирует Настя.

Плохо реагирует.

Поджатыми губами. Морщинкой на лбу. Посеревшим, ставшим резко старым лицом. Мне кажется, я никогда не видела подругу такой. Впрочем, уверена, она тоже впервые видит, чтобы я была такая. Напуганная и жалкая.

Обычно я знаю, что нужно говорить. Правильно, красиво говорить, это моя работа, Но сейчас веду себя так, будто кто-то забрал у меня слова, а вместо них выдал цветные кубики. И из них не получается ничего собрать.

- Прости, - только и шепчу я.

Настя молча опускается на стул в коридоре. Откидывает голову на стену и устало закрывает глаза.

- Почему ты не сказала, - ее голос дрожит.

- Я… не знаю.

Вру! Конечно же, я знаю, почему молчала все это время. Как можно было сказать? Когда? О чем?

В какой момент уместно сообщить подруге, что я сплю с ее сыном?

Прости, я соблазнила Никиты, и нам так хорошо вместе, что кажется, мои мозги утекли вслед за другими биологическими жидкостями, но ты не переживай, я парня не обижу, и верну в целости и сохранности, гораздо лучше чем был до меня.

И как на такое признание отреагирует мать? Я бы себя убила. Но Настя оказывается милосердней.

- Римма, я ведь никогда ни за что не осуждала тебя, ни разу в жизни, ни единого поступка, когда я бы дала понять, что ты сделала что-то неправильно. Даже когда я думала об этом, то все равно не позволяла себе упрекнуть тебя. Я бы и сейчас не позволила, я бы била себя по рукам, я бы кусала губы, но молчала. Если бы ты сказала правду.

Вслед за голосом у Насти дрожит подбородок, еще чуть-чуть и она заплачет. И я зареву вместе с ней.

- Пожалуйста, прости.

Белыми, будто обескровленными пальцами, Настя вытирает с лица слезы. Где-то в комнате у меня лежит пачка сухих салфеток, но я не могу пойти за ними и так и стою, пригвожденная к месту. Что я могу еще сказать? Снова попросить прощения? Этого мало.

- Я никому не позволю обижать своего сына, даже его отцу. Я всегда буду защищать его выбор, никто и слова не скажет в вашу сторону, раз вы выбрали быть вместе, но сейчас, когда мы с тобой наедине, я просто хочу знать, почему ты сделала все так? Грязно, через обман и предательство? Я чем-то обидела тебя, раз ты решила мне так ответить? Я была груба с тобой, игнорировала твои проблемы, не помогала?

Каждое слово острой пикой в самое сердце. Оно еще бьется, но ненадолго. Это агония. Нет человека, который сделал бы для меня столько, сколько Настя. Не было, не будет, и в ответ на все это я забрала у нее сына. Именно забрала, случайно, не желая того, лишила ее ребенка.

Потому что этот ребенок, взрослый, но все еще глупый порывистый мальчишка, вылетает в коридор и, грозно сверкая глазами, рычит:

- Она не сказала, потому что я ей запретил. Вопрос исчерпан?

- Вполне, - ухмыляется Настя. – Никит, а ты Римму от всего на свете защищаешь, или только мне выпала честь получить от тебя по морде?

Я пытаюсь оттеснить Никиту, дать ему понять, что сейчас нужно уйти, что он своей помощью делает только хуже, но кто бы меня слышал.

- Мама, - в его голосе весь лед Арктики, - я знаю, что ты любишь меня, и любишь Римму. Теперь я прошу принять и полюбить нас как пару.

- А иначе?

- А иначе ты уйдешь, - он говорит не задумываясь. И так быстро, что я не успеваю его остановить. И сказать что-то, и сделать. Просто стою и вижу, как расширяются в ужасе Настины глаза.

Кажется, так выглядит лицо человека, которому только что вынесли смертельный приговор.

- Насть, он не то хотел сказать! - Выкрикиваю я.

- Нет, именно то, - слышится за спиной, а я почти вою.

Господи, да что же ты все не молчишь? Зачем, зачем пытаешься меня защитить от той, которая меня не обижает! Которая меня любит, а я ее вот так…

- Настя, пожалуйста, не слушай Никиту, он говорит, не подумав!

- Нет, Римма, - она еле заметно качает головой, когда поднимается со стула. Встает тяжело и грузно, будто за этот час постарела лет на тридцать. – Никита знает, что говорит, поверь, у него было время все обдумать. Наверное, я тоже должна тоже перед вами извиниться. Что-то я сделала не то, не так жила, раз самые близкие люди видят во мне врага. Никит, не ершись, я твою Римму не трогаю, я вообще вам больше слова не скажу, живите как хотите.

Настя выходит, почти вываливается из нашей квартиры в подъезд. Несколько секунд я стою столбом, словно бы под гипнозом и только потом кидаюсь вслед за подругой.

Догнать, догнать любой ценой и все ей объяснить. Бегу по лестнице как была, в тапках на картонной подошве и тонкой майке. Что-то кричит Никита, но я его не слышу. Не важно, что он сейчас скажет, главное догнать Настю и исправить тот кошмар, в котором мы все оказались.

От резкого порыва ветра волосы шторой закрывают лицо. Тяжелые пряди липнут к глазам, из за чего я не вижу, куда ушла Настя. Но почему-то сразу нахожу взглядом машину Тимура. А потом и его самого, тот со свойственной ему невозмутимостью что-то говорит Насте, утешает. Настя обнимает своего мужчину, белесая макушка вздрагивает у него на плече – она плачет. А он гладит ее по затылку и смотрит на меня. Без осуждения, без ненависти, но так, что сердце стонет от тоски.