Анна Берсенева - Женщина из шелкового мира
Она закрыла глаза и сразу услышала, как поворачивается в замке ключ. Она дернулась было, чтобы сесть, или вскочить, или броситься к двери, к окну… Но вместо этого осталась лежать, замерев в напряженной неподвижности.
В падающем из окон свете она увидела Аркадия Андреевича ясно, почти как днем. Он вышел из-за поворота стены. В руках у него были объемистые пакеты.
Он остановился. В массивности его фигуры была какая-то индейская, из детских приключенческих книжек, грация. Хотя для индейца фигура у него была явно тяжеловата.
— Мадо… — наконец проговорил он. — Вы спите?
Голос его звучал неуверенно. Мадина лежала на краю тахты молча и не шевелясь.
— Я только хотел… Постельное белье, — тем же тоном сказал он. — Ведь здесь, наверное, ничего нет. Вот, возьмите.
Он подождал еще немного. Потом, так и не дождавшись ответа, сделал несколько шагов к тахте. Пакеты похрустывали у него в руках, и это был единственный звук в сплошной тишине; походка у него была бесшумная, в самом деле как у индейца на тропе войны. Мадина затаила дыхание.
Она не знала, чего хочет сейчас: чтобы он ушел, чтобы… не уходил? Кажется, ей хотелось только, чтобы все это наконец хоть чем-нибудь разрешилось.
Аркадий Андреевич остановился у самых ее ног.
— Вот. Постель, — повторил он.
И замолчал. Так они оба молчали целую минуту, очень долгую. Потом Мадина почувствовала, как тахта с громким стоном оседает еще ниже, до самого пола. Она осторожно, почти не поворачивая головы, посмотрела на другой край тахты. Аркадий Андреевич возвышался на том краю, как гора. И так же, как гора, он был неподвижен, и так же беззвучен.
Это их общее молчание в конце концов показалось Мадине неловким, почти тягостным.
— Спасибо, — сказала она. — Постель очень кстати.
— Я так рад, — ответил он невпопад.
— Чему?
— Что вы меня не прогоняете.
— Вы ведь не кошка. — Мадина улыбнулась в полутьме. — Как же я могла бы вас прогнать?
Она перевернулась на спину и наблюдала теперь за Аркадием Андреевичем краем глаза. И увидела, что он тоже улыбнулся.
— Какая странная ночь, — сказал он. — Мне кажется, я плыву в лодке. Никогда в жизни у меня не было такого ощущения.
— Да, странно все. Для меня тоже, — согласилась Мадина.
Они еще помолчали. Но теперь из их молчания совершенно ушел холод неловкости — наоборот, оно словно согревало обоих. Мадина нарушила его первой.
— В Москве как будто пожар, — сказала она. — Видите?
Зарево за окнами из темно-розового сделалось оранжевым. Но тревога осталась в нем прежней.
— Да, — сказал Аркадий Андреевич. — Но здесь всегда так.
— Вы не москвич?
— Почему вы решили?
В его голосе прозвучало удивление, но очень легкое, не удивление даже, а всего лишь его отзвук.
— Потому что вы сказали не «у нас», а «здесь».
— Просто я неточно выразился. Странно, правда?
Он уже второй раз употреблял это слово. Мадина подумала, что оно ему вообще-то не свойственно, наверное.
— Что странно? — спросила она.
— Что в минуты самой большой искренности произносишь самые неточные слова. Искренности трудно не выглядеть лживой. Я только сейчас впервые об этом подумал. Это глупо?
— Нет. Наоборот. Это очень точно, по-моему.
— Вам не надо меня бояться.
— Я и не боюсь.
Это была правда. Мадина сама не понимала, что испытывает к Аркадию Андреевичу, но это чувство уж точно не было страхом.
— Как только я вас увидел, то сразу же почувствовал к вам глубокое душевное расположение.
Она улыбнулась старомодной торжественности его слов и порадовалась тому, что вряд ли он разглядел в темноте ее улыбку. Она верила в его искренность и не хотела его обижать.
— Благодарю вас, — в тон ему ответила Мадина. — Это расположение взаимно.
— Я глупость сказал про ремонт. Вы можете просто жить здесь, сколько сочтете возможным.
— Но здесь в самом деле нужен ремонт, — возразила Мадина. — То есть отделка.
— Всё сделают очень быстро. Вам не придется беспокоиться, только потерпеть некоторые удобства. Совсем недолго. Если вы сочтете это возможным…
На последней фразе в его голосе мелькнули почти робкие интонации. Вот это было в самом деле странно! Мадина не могла себе представить, чтобы человек, занимающий в жизни такое положение, как Аркадий Андреевич, сохранил в себе способность быть робким с женщиной. Да еще с женщиной случайной, почти незнакомой, да еще с такой, которая по первому его слову идет за ним, как собачка на веревочке, и остается ночевать в его квартире, и позволяет ему лечь рядом с ней на кровать…
Все это было так, но робость в его голосе звучала; Мадина знала, что не ошибается в оценке этой интонации.
— Вы, наверное, спать хотите, — невпопад сказала она.
— А как вы догадались? — спросил он удивленно. — Да, как ни странно. Опять странно! Но я в самом деле хочу спать. Такая вот неожиданная реакция организма на сильное потрясение.
— Но чем же я могла вас так уж сильно потрясти?
— Вы выпадаете из действительности. Я сразу это почувствовал. В вас нет ничего, что можно было бы назвать «не от мира сего», но вместе с тем вы как-то… ничем не связаны с действительностью. Во всяком случае, с той, в которой живу я. И это потрясает очень сильно.
«Он умен, — подумала Мадина. В ее мыслях об Аркадии Андреевиче приязнь непонятным образом сочеталась с безразличием. — Умен, тактичен, с ним приятно общаться. Даже сейчас, в таком вот довольно глупом положении».
— Спите, Аркадий Андреевич, — сказала она.
— А вам это не покажется бестактным? Точнее, глупым.
— Не покажется. Ни глупым, ни бестактным. Я тоже устала и тоже буду спать. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, — ответил он.
Его дыхание стало ровным уже через минуту. Он не храпел, не присвистывал, но Мадина не сомневалась, что он уснул. Она понимала это по тому ощущению покоя, которое разлилось вокруг него, как масло по бурным океанским волнам. В старину, она читала, моряки так успокаивали шторм — лили на воду масло из бочек. Хотя, наверное, это был всего лишь миф, очень уж эффектной, неестественной и потому неправдоподобной представлялась такая картина.
А Аркадий Андреевич вел себя очень естественно. Во всем, что он говорил и делал, не было ни грана фальши. И поэтому Мадина думала о нем с душевным расположением.
«Что ж, если так, то пусть все и будет как он хочет», — со всей отчетливостью сознательного решения подумала она.
— Мадо, нам пора, — сказал Аркадий. — Слышишь, объявили регистрацию.
