Предатель. В горе и радости (СИ) - Арская Арина

— Лиль…

Лицо папы кривится в недоверии, отвращении и в брезгливости, а еще в глазах вспыхивает бессильная ярость.

— Господи, — сипит мама. — нет… он не мог… как же так… нет… что за глупости…

— Но он мог, — теперь я разворачиваюсь к маме с кривой улыбкой. — Спасибо ему, что у него хватило ума или принципов, чтобы не насиловать меня… Хотя я думаю, что у него была фишка такая. Подглядывать, следить…

— Хватит, — мама поднимает ладонь в защитном жесте и встает.

Прикрывает рот пальцами, передергивает плечами и судорожно выдыхает.

— Вот, что изменилось за эти часы, — шевелю пальцами на ногах, разгоняя кровь. — Его смерть изменила все.

— Нет, — повторяет мама.

А папа продолжает смотреть на меня и не моргает. Сначала он побледнел, а теперь идет красными пятнами гнева:

— Я бы заметил… я бы понял…

— Что-то начал понимать лишь Гордей, — переплетаю пальцы в замок на коленях. — Только он, а мы? А я? — перевожу взгляд на отца. — Я тоже ничего не понимала.

По дорожке среди цветущих кустов к нам размашисто и уверенно шагает Гордей. Поправляет ворот, провожает взглядом воробья, который пролетает над его головой и похрустывает мелкой белой галькой.

— Я бы попросил оставить нас, — поднимается на ступеньки беседки. — И все, что было сказано моей женой, не стоит знать моей маме. Пока не стоит. Она все равно не поверит и не поймет.

Глава 56. Как ты будешь на меня ругаться?

Гордей поднимается в беседку, отступает с прохода и молча ждет, когда мои родители оставят нас.

Они тушуются под его прямым взглядом и спешно, суетливой уходят. Несколько шагов от беседки, и они оглядываются.

Вот теперь я вижу в их глазах запоздалый страх за меня. Они верят мне. Они же понимают, что я бы не стала врать в подобных гадких вещах, потому что выгоды для меня — никакой.

Я киваю маме и папе. Даю знак, что я в порядке. Что я сейчас в безопасности и что теперь можно сделать выводы, но не бояться.

Смотрю в их спины. Держатся за руки. Я думаю, что их ждут долгие часы недоуменного молчания, прежде чем они решат… если решат обсудить мои слова.

Возможно, они больше не поднимут эту тему. Потому что здоровому и адекватному человеку не захочется вновь касаться этой мерзости. И, в любом случае, уже ничего не исправить.

Гордей садится рядом на деревянную скамью и достает пачку сигарет.

— Как ты понял, что я сказала родителям правду? — едва слышно спрашиваю я.

— По их лицам, — вытягивает из пачки сигарету и сует ее в зубы, обреченно глядя на дом, — мама отказывается переезжать.

— Ну, ее можно понять…

— Как и любого из нас, — щелкает зажигалкой и сосредоточенно прикуривает сигареты от маленького оранжевого огонька, задумчиво прищурившись.

Я уже не кашляю от дыма.

Неужели привыкла?

Однако я все же говорю:

— Гор, может…

Он будто считывает мои мысли. Выдыхает дым, глядя на тлеющий кончик сигареты, и говорит:

— Последняя, — переводит на меня взгляд. — Слушай, ты правда не замечала, что от меня пахнет сигаретами.

Качаю головой.

Не замечала.

И для меня самой это дико понимать.

У сигаретного дыма едкий и сильный запах для человека, который не курит, но я не чуяла вонь горелого табака от Гордея.

Между мной и ним будто и правда была стеклянная стена.

У меня были обрублены все связи с мужем, и в этом отстраненном холоде я многое игнорировала в нем.

Своей волей Вячеслав смог изменить во мне даже восприятие реальности, в которой я отказывалась от Гордея и отодвигала его в сторону. И если он в стороне, то и запахи от него меня не интересуют.

— Это так страшно, — тихо признаюсь я.

— Да, страшно, Ляль, — Гордей вновь затягивается сигаретой. Усмехается. — А я все ждал, когда ты почуешь сигареты.

— Теперь почую, — с надеждой обещаю я. — Должна почуять. А ругаться могу по этому поводу?

Гордей стряхивает пепел и переводит на меня темный изучающий взгляд, под которым я теряюсь, будто сказала лютую глупость.

— А как ты собралась ругаться на меня из-за сигарет? — спрашивает Гордей, и я в его голосе пробиваются низкие хриплые нотки заинтересованности.

Это шанс пофлиртовать и позаигрывать с мужем? Или мне лишь показалось, что тон Гордея располагает к осторожному кокетству в беседке?

— Вариантов несколько, — отвечаю я. — Могу быть сварливой, истерично-громкой или… ммм, — задумываюсь, — не знаю… и занудой, которая будет каждый раз читать лекции, почему курить вредно. Выбирай, — пожимаю плечами и аккуратно, без агрессивного флирта улыбаюсь.

— Ни один из вариантов не возымеет должного эффекта на курильщика, — Гордей хмыкает и опять подносит сигарету к губам. — Ну, попилишь. Поворчишь.

Меня возмущает его флегматичность, но вместе с этим я согласна, что скандалы, истерики и лекции вряд ли его встряхнут, если он плотно сядет на вредную привычку.

— Я буду реже целовать тебя, — подаюсь в его сторону и вглядываюсь в задумчиво-строгий профиль, — потому что от тебя будет неприятно пахнуть. И…

Точно ли я могу сейчас раскрыться перед Гордеем не просто кокеткой, а еще и бесстыдной соблазнительницей?

Я даже в молодости такой не была.

— И еще, — понижаю голос до шепота, — ты будешь горький на вкус, Гор.

Незамедлительно краснею. Гордей немного хмурится в попытке разгадать мой намек и в следующую секунду разворачивается ко мне:

— Я тебя… правильно понял?

Зрачки расширяются, а он сам уже забыл о сигарете, с которой падает пепел на деревянный настил.

— Да, — опускаю на долю секунды взгляд на его ширинку и вновь всматриваюсь в его глаза, — будешь горьким.

Давно у нас не было оральных ласк, о которых я сейчас прозрачно намекаю. Гордей даже не моргает. Сигарета догорает до фильтра.

— А вот это довод, дорогая, — отзывается Гордея, и его голос вибрирует возбуждением. — Это сработает. Уже сработало.

Бросает окурок на настил и тушит носком туфли. Вновь смотрит на меня:

— Теперь мне надо узнать, как скоро никотин из меня вымоется.

В Гордее вместе с возбуждением и предвкушением вспыхивает жизнь. Я не могу вспомнить, когда в последний раз он смотрел на меня вот так, как сейчас.

С удивлением, желанием и мужским восхищением.

Замечаю, как в его глазах пробегает темная тень, а после он сгребает меня в охапку:

— Сейчас тебе придется перетерпеть мой невкусный рот.

И он жадно целует меня. Я чувствую в его выдохе острые алкогольные пары, а в слюне вкус табака, но я отвечаю Гордею голодной взаимностью.

Он душит меня в объятиях, пожирает мои губы и глотает мое мычание, которым я выражаю свое наигранное возмущение.

— Ты теперь точно не отвяжешься от меня разводом, — его тяжелое и терпкое дыхание обжигает мои губы, щеки и нос. — После таких-то обещаний какой муж разведется?

А затем наша игривая интимность обрывается, потому что на крыльцо выбегает Яна и в страхе кричит:

— Пап! Папа! Там бабушка! Папа! Мам!

Глава 57. Нервный срыв

Правая рука Алисы, сидящей на полу, обмотана полотенцем, а у раковины уборной на первом этаже валяется окровавленный нож.

Дверь выбита моим отцом, который пытается хрипло и торопливо оправдаться перед бледным и шокированным Гордеем:

— Она заперлась, плакала, говорила, что никому не нужна…

— Не нужна, — Алиса льет слезы в грудь моей мамы, которая ее обнимает. — Слава ушел… оставил меня… теперь меня выгонять из дома, потому что некому защитить… Я хочу к нему... К нему... Он меня ждет...

Папа переводит растерянный взгляд на Гордея, который медленно выдыхает, проводит по лицу ладонью и выуживает из кармана телефон:

— Мам, у тебя нервный срыв.

— Нервный срыв?! Ты еще решил меня упечь в психушку?

Вижу по ее глазам, что она не в себе. Ей страшно, и, вероятно, мертвый Вячеслав и в ее голову пролез и вложил то, что без него она по миру пойдет. Что без него Гордей избавится от нее.