Ирина Лазарева - Мы никогда не расставались
— Завтра увидимся? — спрашивает неприятель.
Я утвердительно трясу взъерошенной головой, чмокаю его напоследок в горячие губы и заталкиваю в подошедший лифт. Уфф! Отдышаться надо…
А все-таки, как чудесно, просто волшебно, что мы поедем вместе в Ереван! Я вижу на миг светлый лик счастья, оно оборачивается на ходу и призывно улыбается издали — прозрачная летящая фигура, окутанная звездной туманностью мечты и отблесками южного солнца.
Да, раз позвало, надо идти за ним, второй раз подряд не обернется, кто знает, когда это случится снова.
Я думаю о поездке и возвращаюсь мыслями к бабушке Насте, к ее словам и слезам, как она говорила о неведомом Кирилле и незнакомцах с фотографии, о тех, кто продолжает жить в ее воспоминаниях с немеркнущей остротой.
Глава 18
Год 1942
В начале 1942 года в Осиновце создавалась военно-морская база. В невероятно тяжелых условиях шло сооружение полноценного порта, который смог бы обеспечить переправку не только сравнительно легких грузов, но и тяжелой техники, станков, кранов, вагонов и паровозов, вывозимых из Ленинграда. Немецкая авиация, казалось, бесновалась: бывали дни, когда в бомбардировках участвовало более ста самолетов, которые разносили в щепки уже сделанное, и строителям приходилось начинать все заново.
В феврале Настю, Полину и еще нескольких девушек-специалистов перевели из Новой Ладоги в Осиновецкий гидроучасток. Располагался он в бывшем доме смотрителя, который был использован для военных нужд. Здесь был кабинет начальника с маленькой спальней и приемной, а также две большие комнаты. В одной жили офицеры, в другой размещался отдел камеральной обработки. Девушек поселили в землянках в сосновом лесу.
Настя теперь была замужем, с Вазгеном виделась по-прежнему редко, умирала от страха за него от свидания к свиданию, а он беспокоился о ней, поскольку в Осиновце уцелеть было так же сложно, как и на трассе. Настю назначили писарем, а вскоре ей оформили допуск к секретным документам. Теперь наряду с канцелярскими и кадровыми делами, она занималась еще и секретным делопроизводством.
В маячном хозяйстве жила кошка. Она одичала от грохота войны, в руки не давалась, но все ее очень любили и в обед чем-нибудь подкармливали. Кошка ела овсяную кашу и концентрат, то же, что и все. Однажды после бомбежки мужчины бросились отделять вагоны со снарядами от других, горящих, а Настя побежала к берегу смотреть, не всплывет ли глушенная рыбка для кошки. Ей повезло — совсем близко среди кусков битого льда плавали животом вверх две плотвы.
Неподалеку остановилась «эмка», из нее вышел тот самый офицер, Смуров, который приходил за Вазгеном в кошмарную январскую ночь. Он встал неподалеку от Насти и наблюдал, как она пытается выловить рыбешек.
— Шли бы вы, Настя, в укрытие, снаряды в вагонах могут взорваться, — вдруг сказал он.
Настя, пораженная тем, что он знает ее имя, выпрямилась перед ним с рыбой в руке.
— Где ваш муж? — спросил Смуров, изрядно напугав ее своим вопросом.
— Он… его здесь нет, — боязливо ответила она, старательно изучая его на удивление чистые сапоги.
— А Вересов? Вы давно его видели?
— Вчера видела. Сейчас он на корабле.
— Кажется, мой интерес вызвал у вас беспокойство, — заметил Смуров с легкой иронией. — Видите ли, меня здесь не было, я только что из Ленинграда и всего лишь хотел справиться, все ли у них в порядке. Мы ведь учились вместе в военно-морском училище.
— Не может быть! — воскликнула Настя с невыразимым укором.
Он улыбнулся. Улыбка вышла кривая, оттого, видимо, что он пытался ее скрыть.
— Никогда не предполагал, что одной безобидной фразой можно так исчерпывающе выразить отношение к человеку. Следует вывести, что я кажусь вам таким злодеем, что уж и права не имею близко ставить себя к Арояну и Вересову.
Настя молчала и крепилась, чтобы не сказать ему что-нибудь обидное, лишь бросала исподлобья отчужденные взгляды.
— Что ж, ваше молчание красноречивее всяких слов. А вы, однако, совсем не умеете притворяться. Редкое качество в наши дни.
Он оглянулся на состав, который смельчакам с риском для жизни удалось расцепить. Теперь вагоны догорали вдалеке на рельсах, разбрасывая вокруг смертоносные осколки.
— А для кого рыба? — спросил он.
— Для кошки, — отвечала она, хмурясь.
Он засмеялся и пошел прочь. Настя вернулась к прерванному занятию, надеясь выловить и вторую рыбу, но ее уже затерло льдинами. «Ходят тут всякие, — недовольно думала она, — вот и рыба пропала. Не нравится ему, видите ли, мое отношение! А кто же ты, если не злодей, злодей и есть. Сначала арестовывает, потом о здоровье справляется. У-у, изверг… А все-таки есть в нем что-то странное, не пойму что. Лицо бесстрастное, а в глазах какая-то скрытая боль, сразу и не разглядишь. Как же так — вместе учились, а теперь враги? Надо будет Вазгена расспросить».
Она пошла к дому смотрителя, куда возвращались девушки из бомбоубежища.
Настя заняла свое рабочее место в приемной и углубилась в бумаги. Командир гидроучастка отсутствовал — тоже был на трассе. Через час зашла Полина с совершенно зареванным лицом:
— Настя, там детей привезли. Сердце разрывается, глядя на них. Пошли, поможем чем-нибудь.
На детишек действительно страшно было смотреть. Это были воспитанники Ленинградского детского дома от пяти до семи лет. Они стояли без движения там, куда их поставили, потому что сами, по-видимому, ходить не могли. Крохотные личики их, полускрытые платками и ушанками, были сморщенны, мертвенно бледны, безжизненны и казались преждевременно состарившимися; круглые глазки, обведенные тенями, смотрели безразлично и отвлеченно. Для того чтобы нести их вещи, к ним были приставлены комсомольцы, которые сами находились в крайней степени истощения и с трудом передвигали ноги.
Девушки, взглянув на детей и ужаснувшись, кинулись в землянки отыскивать, что у них осталось от пайка; сбегались матросы и офицеры, несли съестное, все, что могли. У Насти еще с Нового года была припасена половина шоколадки. Она попыталась вложить ее в руку шестилетнему ребенку, но мальчик равнодушно посмотрел на угощение и не шевельнулся. Моряки относили детей в машины на руках — те цеплялись дрожащими, прозрачными ручонками за бушлаты и испуганно озирались, некоторые горько расплакались, — туда же усадили их обессилевших провожатых, укутали и снабдили, чем могли, после чего караван грузовиков взял курс на Кобону.
Подошел Вазген, Настя бросилась к нему с рыданием:
— Что же это такое, объясни мне, пожалуйста? Для чего мы здесь мучаемся, переносим бомбежки, если дети умирают с голоду? А ты, ты каждый день рискуешь жизнью, ты, Алеша и все остальные, зачем все это? Значит, мы никому и ничем не помогаем, все зря, зря!..
