Анна Яковлева - Из ворон в страусы и обратно
Неожиданно близорукий француз вызвал живое сочувствие во всех без исключения женских сердцах. Тамара с Нилкой почти одновременно огорченно воскликнули:
– Чушь собачья! Какая ерунда!
Катерина Мироновна понимающе улыбалась, хоть и хранила молчание.
– Вы же не кентавр, вы мужчина, – скользнула по Рене смущенным взглядом Нилка, – и вовсе вы не старый.
– Разве не видишь – седой уже.
Разговор вдруг перестал быть общим.
– А сколько вам лет?
– Тридцать восемь.
Над столом повисла скорбная пауза. Молодежь скроила почтительные лица: с их точки зрения, возраст Рене приближался к библейскому.
– Чего вытаращились? – нарушила тишину Катерина Мироновна. – Тридцать восемь. Подумаешь! Для мужчины – самый расцвет. Только и жениться.
– Рене, а у вас есть подруга? – спросила вдруг Нилка, по-прежнему не замечая окружающих. Почему-то ей стало безумно любопытно, кому принадлежит сердце зануды-французишки.
– Есть девушка, которую я люблю.
– Так почему вы не женитесь?
– Она не знает, что я люблю ее, – пояснил Рене.
– Так в чем проблема? Скажите ей об этом! – нетерпеливо распорядилась Нилка. Мысль, что Рене такой трус, показалась ей невыносимой. Невероятный мужчина – зануда и трус.
– Не думаю, что ее это обрадует.
Теперь уже Катерина Мироновна не согласилась с Дюбрэ:
– Все мы во власти Божьей.
Нилка сочла за лучшее промолчать: француз прав. Такой зануда никого не может осчастливить.
– Интуиция, – уныло произнес Рене.
– У мужчин интуиции нет, – высокомерно заявила Тамара, – у мужчин есть самолюбие – это оно рулит вами.
– Ну и правильно, – неожиданно проявил мужскую солидарность Веня. – Лучше вообще им не признаваться в любви. Девчонки после этого начинают вертеть парнями, как корова хвостом.
– Я – старый кентавр, – Рене явно тяготел к аллегориям, – любовь к молодой девушке не принесет мне счастья.
– Может, стоит попытаться? – сунулась с советом Томка.
Рене подслеповато прищурился на Нилкину подругу.
– Возможно, я так и сделаю, только еще не время, – ответил он, водрузил на место очки и снова стал прежним – недосягаемым.
– Не ждите, когда ваша зазноба состарится, – предупредила баба Катя.
– Зазноба? – не понял Рене.
– Любимая, – пояснила Катерина Мироновна. – Мне кажется, вы и себя, и девушку обворовываете. – Между ней и Рене, как между членами одной масонской ложи, владеющими общей тайной, установилось редкое понимание.
Внезапная догадка вспыхнула в голове у Нилки, как перегоревшая лампочка:
– Она замужем?
– Нет, но сердце ее занято.
– Безответной любви не бывает, – мудро заметила баба Катя.
– Вы так думаете? – просветлел лицом Дюбрэ. Он смотрел на Катерину Мироновну с такой надеждой, что даже у Нилки сжалось сердце: все-таки лягушатник тоже человек.
– Увидите, – уверенно заявила баба Катя и улыбнулась многообещающей улыбкой старой сводни.* * *Вопреки стараниям и логике акварель получилась мрачной – под настроение.
Как Нилка ни билась, изменить уже было ничего нельзя: черный и красный смешались, дали бурый оттенок, и рисунок оказался безнадежно испорчен. Скомкав лист, Нила поменяла воду, промыла кисточку и начала все заново.
– Нил, слушай, – как черт из табакерки, появилась Тонька, – я тут подумала… А давай ты мне сошьешь платье какое-нибудь на беременность. По старой памяти, а?
Нилка даже не сразу поняла, чего от нее хотят.
– Платье? – В зрачках мелькнуло смятение.
– Ну да, платье.
– Лучше сарафан, – отошла от первого испуга Нилка, – будешь менять футболки и свитера – удобно.
– Когда начнем? – взяла быка за рога Тонька, и Нилка сдалась:
– Как только принесешь ткань.
Не дав Нилке опомниться, Тонька вытряхнула на диван из пакета отрез изумрудного вельвета, шустро обвязала тесьмой пояс – то место, где у нормальных людей бывает талия, – и встала свечкой, готовая к обмеру.
Нилка почувствовала волнующее покалывание в кончиках пальцев и преувеличенно бодрым голосом спросила:
– Ну-с, начнем упражнение с бревном?
За этим занятием их и застал Рене Дюбрэ.
– В следующий раз привезу тебе мольберт и краски, – изрек он, присев перед Нилкиными акварелями.
Нилка затуманенным взглядом посмотрела на рисунок, склонила голову направо, потом налево: пожалуй, нужно было добавить ржавчины листьям очитков.
– Мерседес тебя помнит и передает привет, – произнес Рене так тихо, что Нилка едва расслышала.
Кровь бросилась в голову. Зануда! Отвратительный надоеда – Рене вообще не понимал ее никогда, совался с разговорами, нисколько не щадя ее самолюбия и гордости.
Как же она ненавидит этого прилипчивого как репей французишку!
– Правда, помнит? – Подбородок дрожал, Нилка не сразу справилась с волнением.
– Ну, зачем мне врать?
Глаза у Ники сузились от внезапно накатившей злости.
– Всем есть зачем, а тебе – нет? Нашелся святоша.
Тонька подпрыгнула от возмущения:
– Ты чего набрасываешься на человека?
Нилка тут же развернула полки на два фронта.
– А ты чего его защищаешь? Что ему нужно? Ездит и ездит, вынюхивает что-то и вынюхивает! – несло ее.
На шум выскочила из кухни баба Катя:
– Что, Нилушка? Что случилось?
– Да крыша у нее едет от сидения дома, – поставила диагноз Тонька, – на людей бросается уже. Пошла бы в ателье работать, что ли? Ведь руки золотые.
– Кто меня возьмет без диплома? – совсем озверела Нилка. – И не лезь не в свое дело, тебя это не касается!
Ателье, куда Нилка сунулась в поисках места, процветающим не выглядело.
Двухкомнатная квартира, переведенная в нежилое помещение, была приспособлена под мастерскую. Окна мастерской выходили на запад, света не хватало, мастерицы слепли и зарабатывали сколиозы, как крепостные девки или работницы первых артелей.
Директриса сама вела прием клиентов, и на Нилкин вопрос, с кем поговорить о трудоустройстве, виновато улыбнулась:
– Нам не нужны швеи. Во всяком случае, пока не нужны.
– А закройщики?
– А диплом у тебя есть?
– Нет. – Нилка стояла как оплеванная.
– Без диплома не могу взять тебя.
Странное дело: Нилке не только не было себя жалко – она испытывала даже некое облегчение. Более того, даже слегка упивалась своим невезением. «Так тебе и надо, дуре стоеросовой, – сказала себе, выметаясь из ателье, – и нечего было соваться. Никому ты не нужна – это же ясно как божий день. Так и будешь прозябать, пока не загнешься».
Лишенная чуткости Тонька наступила на больную мозоль.
– Учить меня вздумала, свое дерьмо сначала разгреби, а потом лезь с советами! – орала Нилка.
– Руки золотые? – не обращая внимания на Нилкину истерику, спросил у Тоньки Рене.
