Татьяна Герцик - Самое ценное в жизни
У парней испуганно вытянулись лица.
– Ну, спасибочки, мэтр! Сосватали! У нас-то, Слава Богу, в этом смысле всё как обычно, без затей. Уж без подобного успеха мы как-нибудь проживем. Но насчет поклонников нашей звезды, – они сделали плавный жест в сторону Татьяны, – и прошлых, и будущих, мы уразумели, и впредь будем молчаливы, как рыбы!
С удовольствием доев непривычный, но очень вкусный ланч, пошли работать. К вечеру зал был готов к приему посетителей. Финн, не спускавший блестящих глаз с всё больше смущающейся Татьяны, попытался зазвать ее в ресторан, объясняясь на странной смеси английских и коверканных русских слов. Она мило отказалась, сославшись на усталость и поспешила скрыться за спинами спутников, дружно сомкнувшими ряды.
Вечером снова пыталась дозвониться до Владимира, и вновь напрасно. Слушая издевательские короткие гудки, изнывала от тоски. Что могло случиться? Когда она уезжала, с телефоном всё было в порядке. Ушла в номер, безнадежно опустив плечи, чуть не плача от огорчения и досады.
Наступил долгожданный день вернисажа. Вся группа, старательно принаряженная, встречала гостей в просторном холле. Мужчины были в смокингах, за исключением Сергея, который принципиально такие мелкобуржуазные вещи не носил. Он был в узких черных джинсах и черной шелковой рубашке с серебристым галстуком. На Танин взгляд, несколько вызывающе, но ему шло. Благодаря своей худобе и высокому росту он выглядел в таком наряде как изящный утомленный мальчик, и женские взгляды останавливались на нем чаще, чем на всех остальных. Да и не только женские.
Несколько мужчин с повадками переодетых женщин тоже попытались с ним познакомиться, но он резво от них улепетнул, на сей раз под защиту Татьяны.
Народу было не слишком много, но и не мало. Хозяин, получавший отдельную плату за вход, не скрывал удовлетворения. Русские художники были в моде, и нужно было ковать денежки. Посетители рассматривали картины, оставляли карточки с предложениями в кармашках рядом с особенно понравившимися работами и уходили, раскланявшись с художниками.
Но не все. Многие мужчины, прельщенные красивой художницей, оставались и приглашали ее в ресторан, в театр, на концерт. Татьяна смущенно улыбалась, стараясь не обидеть отказом потенциальных покупателей. Вальяжный Юрий Георгиевич с помощью жены на хорошем английском растолковывал кавалерам, что девушка замужем и что он лично обещал ее мужу проконтролировать, чтобы все было о'кей! Они смеялись, с сожалением поглядывая на зарумянившуюся красотку, но уходили без возражений.
Так прошло несколько дней. Днем эта бестолковая суета отвлекала и даже забавляла, привнося в жизнь некоторую пикантность. А вот вечером, после очередной безуспешной попытки дозвониться до Владимира, у Татьяны так падало настроение, что не хотелось ни с кем говорить. Она уныло размышляла, что же такое могло произойти. Не может же быть, чтобы он всю неделю разговаривал по вечерам, и как раз в условленное время! Поломка на линии? Что же ей делать? Подумав, послала ему телеграмму с одной горькой фразой – «не могу дозвониться, проверь телефон».
Условленная неделя пролетела, выставка в Хельсинки подошла к концу. После закрытия ее перевезли в стокгольмскую галерею, и началась уже знакомая круговерть – открытие выставки, выражение сдержанного восхищения посетителей и нескончаемый поток мужчин, приглашающих Татьяну провести с ними время. Но Юрий Георгиевич с Верой Ивановной были на страже, и всех кавалеров ждал тот же безоговорочный отказ.
В первый же стокгольмский вечер Татьяна дрожащими пальцами набрала знакомый номер, отчаянно надеясь услышать долгожданный голос Владимира, ведь он должен был получить телеграмму и выяснить, что случилось, но никаких изменений не последовало.
Так прошла неделя. Теперь Татьяна звонила уже в разное время суток, не соблюдая договоренность, надеясь застать его дома, но ответом ей было все то же тонкое частое пиканье, от которого хотелось лезть на стену. Правда, к концу недели пиканье сменилось на холодную пустую тишину. Как будто, низко опустив голову, слушаешь глубокий-преглубокий колодец.
Оставался еще один, довольно неприятный вариант – позвонить в контору. Не очень хотелось разговаривать с его секретаршей, которую она изрядно побаивалась за фельдфебельские повадки и явную к себе нелюбовь, но делать было нечего. Утром до отъезда в галерею набрала номер его рабочего телефона и с замиранием стала ждать ответа. Сердце оборвалось, когда после недолгого перезвона кто-то взял трубку. Горло перехватило, и она с трудом спросила, покашливая:
– Здравствуйте! Владимир Матвеевич на месте?
Ответил чей-то искаженный помехами голос:
– Нет, его нет. Что-то передать?
Татьяна сникла.
– Передайте, пожалуйста, что звонила Татьяна. Я не могу дозвониться до него уже почти три недели. Пусть проверит, что случилось, наверняка неполадки на линии, очень вас прошу!
В трубке что-то затрещало и голос вкрадчиво пообещал:
– Да, конечно, обязательно передам! До свиданья! – и раздались короткие гудки отбоя.
Она медленно повесила трубку. Что-то было не так. Но что? Разобрать не смогла.
Вечером вместо пустоты послышались короткие частые гудки. Снова занято. Что же это такое?
Душу грызла томительная тоска. Путешествия и экскурсии по историческим местам Швеции не приносили удовольствия. Она худела на глазах, да и есть нормально не могла. Часто тошнило. Да это и понятно – чужая кухня, другая вода. Даже воздух другой. Организм не успевал перестраиваться. Она сначала даже подумала, не беременна ли, но месячные наступили вовремя, и надежда на скорое материнство вновь растаяла.
Приближался конец вояжа. Татьяна ждала его с нетерпением, мечтая вернуться к Владимиру, и даже по-тихоньку воспряла духом, надеясь, что совсем скоро будет рядом с ним и сможет наконец посмотреть в его любящие глаза.
Но в предпоследний день перед намеченным отъездом ее ждал серьезный удар.
Они заканчивали выставку в Руане, после которой должен был состояться аукцион и долгожданный отъезд домой. Последние посетители уже покидали зал, когда в него вошел импозантный господин средних лет в строгом дорогом костюме цвета голубиного крыла.
Татьяна с опаской посмотрела на него, не зная, чего ожидать. Здесь, на севере Франции, мужчины были куда напористее, чем в Скандинавии. Они пылко говорили комплименты, присылали цветы, ожидали у входа. В одну дождливую ночь, невзирая на ненастье, кто-то из особо страстных поклонников даже спел ей серенаду под окном отеля. Если бы не Юрий Георгиевич, с холодно-учтивым видом отваживающий поклонников, ей пришлось бы туго.
