Екатерина Вильмонт - Девочка с перчиками
— Имей в виду, вопрос стоит так — или я или этот паршивый щенок!
Тимофей вдруг обернулся, на лице его было написано явное облегчение, он взял щенка на руки и совершенно спокойно произнес:
— Спасибо, дорогая! В таком случае безусловно этот паршивый щенок!
Снял с вешалки куртку и вышел, хлопнув дверью. На другой день приехал забрать кое-что из вещей, когда ее не было дома. А вернувшись, она обнаружила записку:
«Юля, я ушел всерьез, квартиру оставляю тебе, прошу только пока ничего не трогать в моем кабинете, надеюсь, в течение месяца. я его освобожу. Прости, если что не так. И, кстати, сколько стоила сумочка? Ее стоимость я тебе возмещу… У тебя теперь есть престижная работа, престижный кавалер, полагаю, ты ни в чем не будешь нуждаться.
Тимофей».
— Янка, почему это Тима к нам давно не заходит?
— Ну, откуда же мне знать, тетя Рита?
— Ты с ним, случайно, не поссорилась?
— Ну что вы! Из-за чего мне с ним ссориться? Я ему очень благодарна за все, что он сделал…
— А Миша твой тебе пишет?
— Конечно! Вот, посмотрите, какие дивные фотографии прислал!
— Да, красотища, хотя я не люблю эти фотки в компьютере, то ли дело обычные, старомодные — возьмешь в руки, так повернешь и эдак, а это… А он, между прочим, ничего себе мужчина, видный, глаза хорошие, добрые, только знаешь, ему в жизни столько всего интересно…
— А разве это плохо?
— Смотря для чего. Для семейной жизни, возможно, не очень хорошо.
— Да почему?
— Потому что его весь мир интересует, и ты далеко не на первом месте.
— Но для мужчины это нормально, если работа на первом месте, вы же сами меня этому когда-то учили.
— Так-то оно так, да только это ведь не работа, Яночка, а так… развлекушки… в мировом океане. Тима тебе куда больше подходит.
— Это только вам кажется, тетя Рита!
Через неделю Яна вернулась домой и вышла на работу. Григорий Иванович так в Москву и не вернулся.
— Юлька, ты самая большая дура, какую только можно вообразить! — всплеснула руками подруга Инна, выслушав историю разрыва Юли с мужем. — Да Тимофей твой — сокровище! Разве можно вообще ставить такие ультиматумы мужику? Да и вообще… сколько баб из-за такой дури одинокими остались!
— Да он нарочно все это подстроил, спровоцировал меня. Прекрасно же знает, что я терпеть не могу животных в доме, от них одна только грязь и вонь. Сколько я сил убила на эту квартиру, а щенок в два счета превратил ее черт знает во что!
— Вот и живи теперь в чистоте, но без мужа! И какого мужа!
— Подумаешь, обойдусь! Выйду за Леонтия! Он знаменитость, светская персона… — не слишком уверенно проговорила Юля.
— Да иди ты со своим Леонтием! Мертвописец!
— Что? — не поняла Юля.
— Тексты у него мертвые, вот что!
— Да какая мне разница! — раздраженно бросила Юля.
— Слушай, а Тим что, к какой-то бабе ушел?
— Не похоже. Сейчас у мамаши живет. Ну, может, с кем-то трахается время от времени, но, насколько я понимаю, не более того.
— А ты хотела бы его вернуть?
Юля задумалась.
— Пожалуй, хотела бы, но это дохлый номер.
— Уверена?
— На вот, посмотри, какую записку он мне оставил.
Инна пробежала глазами записку.
— Да, подруга, это действительно дохлый номер!
Ольга Варламовна уже души не чаяла в Арношке, а на сына смотрела с удивлением. Хотя Тимофей мало бывал дома, всегда страшно радовался щенку, был нежен и внимателен с матерью, но она чувствовала — его что-то гнетет, и дело вовсе не в рабочих моментах.
— Тима, тебе пора подумать о детях. В твоем возрасте такая страсть к щенку объясняется просто — тебе нужен ребенок!
— Ты хочешь сказать, мамочка, что тебе нужны внуки?
— Тима, ответь мне честно, у тебя есть женщина?
— Мама, с каких пор ты интересуешься моей половой жизнью? — поднял брови Тимофей.
— Ты прекрасно меня понял. Но почему-то уходишь от ответа. Это может означать только одно — женщина есть, ты ее, возможно, даже любишь, но она либо замужем, либо просто не отвечает тебе взаимностью. И это значит, она полная дура!
— Спасибо, мамочка, — грустно улыбнулся Тимофей, — но это взгляд матери, то есть вполне пристрастный.
– Дело не в этом! Просто я все-таки сумела воспитать тебя настоящим мужчиной! Ну, если быть справедливой, то не одна я, а еще и Олег, и, конечно, дружба с Мишкой.
И вдруг в глазах сына отразилась такая мука, что Ольга Варламовна ахнула.
— Боже, Тим, неужто ты влюблен в женщину Мишки?
— Если б только это…
— Но что же еще? — испугалась Ольга Варламовна.
— Она еще и женщина Олега.
— То есть как? — вытаращила глаза Ольга Варламовна и вдруг перекрестилась, хоть никогда не верила в Бога. — Но сколько же ей лет? Это абсурд какой-то!
— Всего тридцать один год.
— Но где ты с ней познакомился и при чем же тут Мишка? Она что, из Новой Зеландии?
— Да нет…
Тимофею вдруг безумно захотелось обо всем рассказать матери, хотя это было вовсе не в его правилах, но к черту все правила! И он рассказал. И тут случилось нечто странное и в высшей степени неожиданное: Ольга Варламовна разрыдалась.
— Бедный, бедный мой братик! Выходит, я совсем его не знала… Всю жизнь считала образцом мужчины… Хотела, чтобы ты стал таким же… Или я просто дура набитая? Выходит, он безумно любил эту девочку, но оказался последним трусом? Причем мелким трусом! Испугался шантажа какой-то ничтожной бабы, не был уверен ни в себе, ни в своей девочке, сломал жизнь обоим… А ведь это скорее всего была настоящая любовь, да, Тима?
— Ах, мама, я не умею вести такие разговоры, это скорее по части господина Зноя.
— Ты читал этот кошмар?
— Один абзац. С меня хватило. Но ты, выходит, читала?
— Да в позапрошлом году, когда отдыхала в Испании. В отеле кто-то оставил, знаешь, как это бывает. Тоска смертная! А впрочем, черт с ним! Тима, скажи мне, какая она?
— Мама, зачем тебе?
— Я имею право знать, какую женщину так любил мой брат в конце-то концов!
Тимофей пристально посмотрел на мать, потом достал мобильник.
— Вот, смотри!
Снимок был сделан на книжной ярмарке, во время презентации Мишиной книги. Ольга Варламовна долго изучала его.
— В ней есть изюминка. Хотя твоя Юлька в сто раз красивее, но эта… Она нежная, хрупкая и, пожалуй, даже загадочная. Я хочу с ней познакомиться!
— Мама!
— Что мама? Ты можешь это устроить?
— Нет! Это исключено! Она недавно перенесла травму, физическую и психическую, и не надо ее трогать! — отрезал Тимофей. — Ни к чему это. И ей и тебе тоже!
