Этьен Годар - Соседка
Старые лоции иногда подбрасывают такие шутки. Прошло слишком много времени, что-то изменилось, что-то перестроили…
Гора над Латакией не была украшена оливковой рощей. Она украшена красотой бесконечно голубого неба, спокойным величием очень древних камней и несколькими десятками старых акаций. Ровно шумит ветер. Его шум смешивается с урчанием воды в водонапорной башне. Бернар узнал башню — он пеленговал ее на подходе. Ему стало приятно, словно встретил старого друга.
Всегда странно на земле оказаться возле маяка или какого-нибудь знака, который пеленговал с моря. Как будто линия пеленга, проведенная раньше на карте, связала тебя с маяком или каким-то знаком интимного единения. И маяк знает, что вы знакомы.
* * *С гребня горы он спускался другим путем и оказался перед холмом, густо-зеленым от частой травы и кустарника. Среди пыльной зелени паслись белые овцы с длинными ушами. А у баранов рога закручивались в устрашающие спирали, и подходить к ним не хотелось.
Начинало смеркаться, в холодеющем воздухе раздавалась перепалка пастухов. Возле маленькой каменной лачуги женщина выбивала из ковра остатки шерсти. Тропинка крутилась по холму, в конце концов выведя его на кладбище. Каменные надгробия непривычной формы охраняли покой усопших.
За кладбищем виднелась мечеть и минареты. Правее мечети вращалась антенна радара.
Едва ли не всякий день встречая арабов на улицах Парижа, Бернар имел, тем не менее, весьма смутное представление о мусульманской культуре и оттого несколько робел. Он шагал через кладбище к мечети с внутренней опаской, которая появляется у всех возле чужих святынь. Вдруг он, неверный, оскорбит святыню сирийцев и его грубо прогонят или уши отрежут?
Окна мечети были забраны решетками. Бернар свернул с тропинки, пробрался сквозь могилы и кустарники и заглянул в невысокое окно. Внутри мечеть показалась ему необычайно пустой. Несколько циновок и голые стены.
С возрастающей робостью (вдруг пришло в голову, что ему здесь могут взять и припомнить оккупацию Алжира) Бернар вошел во двор, огороженный высокими стенами. В центре его был круглый бассейн, полный воды, и фонтан, который не бил.
Рядом находился колодец, и стоял кувшин на каменной земле. В воде фонтана, совершенно неподвижной, отражались черные кипарисы, растущие за оградой. У входа в мечеть стояли сандалии. Дальше сандалий Бернар идти не решился.
Мальчик молился у противоположной стены под навесом. Он не обратил на вошедшего никакого внимания. Вечерние тени уже скользили среди тишины чужой веры, надежды и любви.
Бернар прислонился к стене. Грудь сжало странное предчувствие и тоска. «Пора возвращаться», — подумал он, имея в виду не судно, а Париж.
Глава Девятнадцатая
Матильда с увлечением работала. В творчестве она находила удовлетворение и обретала покой. Оно отвлекало от переживаний, тем более что рисунки понравились Ролану. Это придавало ей еще больший энтузиазм и желание создать что-нибудь оригинальное. Она любила рисовать детей. И для детей. Наверное, она была бы хорошей матерью.
— Я куплю тебе хорошую бумагу и мольберт, — сказал Филипп. — Ведь ты становишься профессионалом. Ролан говорит, что бумагу лучше выписывать из Парижа.
— Я займусь этим сама, — Матильда раскрашивала волосы мальчику, которого нарисовала чудесной черной гуашью.
Она сидела за столом. Горела настольная лампа. В библиотеке, которая стала и рабочим кабинетом Матильды, было уютно и тихо.
— Если этому мальчику сделать светлые волосы, он будет похож на Тома, — заметил Филипп.
— У моего темные волосы…
Действительно, даже не желая того, она нарисовала Тома. Матильда смутилась. Этот мальчик был очень похож на своего отца. Наверное, образ Бернара будет теперь преследовать ее всю жизнь.
Филипп сидел в кресле, перебирая фотоальбомы.
— Странная вещь эти фотографии, — сказал он. — Я бы оставил твои, а свои выбросил.
Стареющему Филиппу было неприятно смотреть на фотографии двадцатилетней давности. Воспоминания навевали тоску. Гораздо приятней было смотреть на снимки Матильды. Вот она в школе, худенькая, угловатая девочка-подросток с огромными черными глазами на бледном лице. А вот лицеистка в темно-синем платье с большим белым воротником. Студентка… Здесь уже другая Матильда. Волосы коротко острижены под «каре» и лежат пышной небрежной шапкой. Узенькие джинсы и вишневый свитер-гольф. Прелестная высокая фигурка. Но глаза уже не те. В них больше грусти. Эти фотографии сближали его с Матильдой. Бедный Филипп видел очень плохо и наиболее мелкие, групповые снимки рассматривал через лупу.
На одном из них его взгляд задержался.
— Это ведь Бернар! — воскликнул Филипп. — Я и не знал, что вы были знакомы.
Он посмотрел еще раз, внимательно разглядывая фотографию. Ну конечно, это был Бернар. Он не мог ошибиться. Он показал снимок Матильде. Это была группа ее однокурсников по художественной школе. Бернар стоял сбоку и улыбался. В то время она сдавала экзамен, а он ожидал ее. Так и попал случайно на это фото.
— И вправду, Бернар, — Матильда старалась не выдавать смущения. — Я видела его всего один раз.
Она чувствовала, что нервничает, поэтому встала, прошлась по комнате, остановилась возле пианино (в отсутствие Филиппа она перенесла его сюда).
— В него была влюблена моя кузина.
— А он ее любил? — спросил Филипп.
— Да, — она стала нажимать на клавиши, пытаясь наиграть какую-нибудь мелодию.
— Так почему же они не поженились? — Она играла. Потом остановилась.
— Мне она объяснила так: ее отговорил отец. Он навел справки о Бернаре и сказал: «Не торопись. Он из тех, кого легко заполучить, а удержать невозможно».
Она сама не знала, как сочинила эту нелепую историю. Хотя… В ней была доля правды. Она говорила о себе.
Матильда перестала играть, подошла к Филиппу. Она прижалась к нему, положив голову ему на плечо. Чувство вины угнетало. В душе она ощутила страх.
— Ты любишь меня? — спросила она. — Ты меня защитишь. — Она еще крепче прильнула к нему, обхватив руками.
Филипп ласково потрепал ее по щеке.
* * *Прошло несколько недель, и Матильда окончательно успокоилась. Вычеркнув прошлое, она решила начать новую жизнь. С Филиппом.
Она много работала, много рисовала. И некоторые работы были уже опубликованы в детских журналах. Это внесло в ее жизнь ощущение «нужности» и самостоятельности. Она больше не была никчемной домоседкой, только вечно ноющей и вздыхающей об утраченной любви. Она внезапно поняла, что кроме этого в жизни есть много интересного и важного. Работа! Вот что могло ее спасти. Вылечить от воспоминаний.
