Барбара Хоуэлл - Простая формальность
Продавец знал свое дело. Может быть, она возьмет заодно и веточки пойнсеттии и веночки, предложил он. И остролист, и омелу, чтобы украсить комнату?
— Давайте все, — согласилась она. — Украшать так украшать! В коридоре повешу.
И они оба рассмеялись.
С приближением Рождества город становился все более непереносимым. Лица у прохожих на Мэдисон-авеню приобрели выражение суровой озабоченности, за которой она ясно видела так хорошо ей знакомое нежелание всенепременно радоваться, веселиться и принимать фальшивые поздравления только потому, что так заведено. Почтовые ящики на улицах были переполнены. Хиппи, ставшие на это время почтальонами, волочили за собой огромные мешки с рождественскими открытками — будто трупы оттаскивали. Это же надо, сколько на свете охотников пожелать друг другу всего наилучшего, заверить в неизменной симпатии — еще бы, вон и денег на марку не пожалели!..
Искать подарок Клэю она отправилась в центр. Может, в магазине Марка Кросса найдется что-нибудь подходящее. Хотя она ни разу там не была, знала, что магазин этот из дорогих, и ей впервые в жизни было проще потратиться, чем ломать себе голову.
Пятая авеню ошеломляла суетой и светом. Вся проезжая часть была забита машинами, автобусами, которые стояли с незаглушенными моторами, отравляя мокрый воздух выхлопными газами, полицейские ожесточенно свистели, подгоняя застывшее движение, но толпы покупателей были сильнее машин. Они устремлялись вперед и скапливались на перекрестках. Синтия слилась с толпой и попыталась настроиться на праздничный лад, откликнуться на призывы красноносых розовощеких Санта-Клаусов и других персонажей, которые улыбаются вам со всех рождественских реклам.
Запретив себе думать, она села на диван, единственный предмет обстановки гостиной, если не считать уродливого кофейного столика с верхом из дымчатого стекла. Она уже решила, что при первой же возможности заменит и то, и другое на что-нибудь более приличное.
Она критически посмотрела на елку. Игрушки были уже развешены, но еще одна нитка бус — белые и красные деревянные шарики, которые дочери по детской привычке называли «ягодки», — не помешала бы. Правда, бусы и так висели на елке в шесть рядов, но ей показалось что слева внизу как-то голо.
Она потянулась за коробкой с бусами. Коробка упала. Бусы рассыпались по дивану. Она подошла к окну и стала смотреть вниз на вечернюю Парк-авеню. В резком белом свете фонарей улица выглядела надменной, неприступной. В этой сплошь каменной респектабельной улице было что-то такое, о чем она интуитивно догадывалась, хотя и не могла бы точно определить. Казалось, будто и сами здания, и живущие в них люди задались целью во что бы то ни стало соответствовать некоему «шикарному» имиджу, сути которого она не понимала, но безошибочно угадывала, когда принимала решение, что подавать на стол, какую мебель покупать, в какой цвет красить стены. Это была амбиция столь же поверхностная, как и рождественское веселье Клэя.
От ее дыхания стекло запотело. О чем думают счастливые люди, глядя из окна на темную улицу? Глупый вопрос. Счастливые люди вечерами не стоят у окна.
На углу компания из двенадцати человек — женщины в мехах, мужчины в смокингах — весело разбивалась на группки, чтобы водители могли рассадить их по лимузинам. Их оживленные голоса и смех доносились даже к ней на девятый этаж. Она сжала пальцы в кулак и в отчаянии поднесла руку ко рту. Стоит дать себе волю, и бессмысленная невыразимая тоска прорвется наружу, да так, что слышно будет в каждой комнате.
— Ма-а-ма! Мама! — позвала Бет.
— Да?
— А яйца фаршировать или пустить их на салат? — спросила Бет в дверях.
— Фаршируйте, — ответила она, не оборачиваясь.
— А что ты там делаешь?
— Смотрю, что это за шум на улице. От кого-то расходятся гости, сейчас сядут в лимузины и поедут дальше. — И, как в детстве, взмолилась про себя: возьмите меня с собой, увезите отсюда!
— Я думала, ты наряжаешь елку.
— Я и наряжаю. Не видишь, уже почти все сделано.
— Кричать-то зачем?
— Пожалуйста, займись яйцами. Оставьте все меня в покое!
— Хорошо, хорошо! Господи Боже ты мой! — Бет с ужасным грохотом хлопнула дверью. Елка задрожала на своей подставке.
Синтия тут же перестала думать о себе и переключилась на Бет, чего та и добивалась в последнее время. Бет что-то тревожило, но в чем дело — она не говорила, а может, и сама не знала. Дочь утверждала, что ей нравится в Хоуп-Холле, наверно, даже искренне, но оценки у нее были неважные, и в записке директрисы, присланной вместе с табелем, говорилось, что учителей беспокоит ее «настроение». Она ни с кем в школе не подружилась, даже не записалась в кружок современного танца, а уж здесь-то она могла бы блеснуть и заработать какой-то авторитет у одноклассниц.
Во время каникул она вела себя очень неровно и вызывающе. Иногда вдруг подсаживалась к Клэю, совсем близко, чуть ли не на колени. А иногда Синтия перехватывала ее взгляд, обращенный в его сторону — какой-то затравленный, враждебный. И при этом Бет всегда ухитрялась выжать из него больше денег, чем он собирался ей дать. Скажем, если он давал Бет и Саре поровну на кино и автобус, она приставала к нему до тех пор, пока он не раскошеливался ей и на такси. Несколько дней назад она пожаловалась, что все девочки в школе очень хорошо одеваются, а ее гардероб не соответствует тамошнему уровню и она выглядит провинциалкой. Клэй с ходу попался на удочку и послал обеих девочек в магазин Закса, где они накупили шерстяных кофточек, юбок, сумок и туфель — аж на две тысячи! В общем, отвели душу. Кажется, должна бы радоваться, а она вернулась из магазина мрачнее тучи.
Легче всего было бы объяснить все это тем, что она ревнует мать к Клэю, страдает от недостатка внимания к себе, но все обстояло не так просто. В ее манере держаться сквозил оттенок торжества, так и слышалось самодовольное «ну, что я тебе говорила!» Казалось, она каким-то шестым чувством уловила смутную неудовлетворенность, которую испытывала мать. Неужели она захочет говорить с ней на эту тему? Синтия надеялась, что этого не произойдет.
Одно только ее утешало: похоже, Сара сумела приспособиться к жизни в новых условиях. Она записалась в школьный хор и без памяти влюбилась в Лэнса. Лэнс не отвечал ей взаимностью — и Клэй, и Синтия единодушно считали, что оно и к лучшему. Ни тот, ни другой не горели желанием упрочить родственные связи между представительницами семьи Мур и мужчинами из рода Эдвардс. Но, по крайней мере, влюбившись в Лэнса, Сара охотно адаптировалась к новой семейной ситуации, воспринимала ее не без удовольствия. В ней не чувствовалось того скрытого протеста, который назревал в душе Бет и грозил в один прекрасный день разрешиться бунтом.
