Одри Дивон - По ту сторону лета
— Я сам расскажу вам эту историю. Вы втроем обедали в ресторане, где я работал официантом…
— Точно! Я же знала, что где-то его уже видела! — крикнула Лора с пылом восторженного ребенка, впервые попавшего в кукольный театр.
— Эжени увидела меня и не смогла устоять. Должен вам признаться, что у меня потрясающее тело.
Он сидел в облаке серого дыма, умопомрачительно притягательный, ни дать ни взять Иисус в трэшевом варианте. Распахнув полы рубашки, он повернулся к Лоре, а затем к Мариссе: «Пожалуйста, не стесняйтесь, можете пощупать. Товар первый сорт». Марисса словно под гипнозом протянула к нему длинную кисть с унизанными золотыми кольцами пальцами, всю в пятнышках «гречки», — я тут же вспомнила, как она без конца повторяла, что пора их вывести, потому что эти старческие пятна выдают ее истинный возраст. Сейчас, нацеленные на грудь Арно, ее руки выглядели точь-в-точь как лапы ведьмы.
— Затем Эжени сделала мне чрезвычайно интересное финансовое предложение. Сначала я решил, что она задумала что-то нехорошее, и даже слегка испугался. Но потом просчитал риск и пришел к выводу, что в случае чего я с ней справлюсь — я же намного сильнее. И согласился, потому что мне нужны деньги на путешествия. Взамен я пообещал, что буду с ней каждую ночь. В течение года. Ну вот, чую, вы сейчас лопнете от нетерпения.
Я видела, что у Мариссы вот-вот отвалится челюсть. Простота и непосредственность, с какими он без утайки обо всем говорил, сразили ее наповал. У потрясенной Лоры в уголках рта предательски выступила слюна. Меня так и распирало от смеха, сдерживать который становилось все труднее.
— Все это могло обернуться пошлой постельной историей. Если бы мы оба удовольствовались ролями жиголо и старухи. По всей видимости, именно такими мы и представляемся со стороны. Вероятно, именно так поступили бы вы обе, окажись вы на месте Эжени. Но она (он ткнул в меня пальцем) не похожа на других женщин. У нее особенная душа, душа авантюристки, которой плевать на законы. Внешность обманчива, иногда — офигительно обманчива. Интересно, много ли найдется людей, которые видели Эжени Марс такой, какой эти несколько месяцев видел ее я. Скажу одно: знакомство с такими, как она, помогает примириться с человеческим родом.
У меня на ресницах дрожали готовые пролиться слезы. Арно, произнося последнюю фразу, неотрывно смотрел на меня. Он не мог сказать мне того, что только что сказал, напрямую и воспользовался обходным маневром. Он был не из тех, кто перед кем угодно разливается соловьем. Скупой на комплименты, если уж он открывал рот, то каждое произнесенное им слово стоило того, чтобы быть выбитым на камне. А я что тебе говорила? Слушать надо было! Этот парень послан, чтобы спасти тебя от убогого существования. Ты упорхнешь вместе с ним, он будет твой, и только твой. Ибо так записано. И тогда ты наконец перестанешь быть несчастной женщиной, забытой собственным будущим на заплеванном тротуаре.
Марисса с Лорой поочередно исподтишка окидывали меня беглым взглядом, словно желая убедиться, что это не сон, что речь и в самом деле идет об Эжени Марс — той самой старушке Эжени, которую они знают сто лет и с которой никогда не случается ничего интересного.
— Мне трудно описать свои чувства к ней, — продолжил он. — Да я и пытаться не стану, тем более перед вами. Вы все равно ничего не поймете. Наверное, когда-нибудь мне придется потребовать от Эжени ответа на вопрос, с какой стати она так долго терпела общество подобных куриц. Потому что вы — настоящие курицы. Трех минут разговора с вами хватит, чтобы отпали последние сомнения.
Вы живете в птичнике, копаетесь в дерьме и знай себе поклевываете зернышки. Кудахчете ни о чем и подыхаете со скуки. Так же и помрете: бессмысленной куриной смертью, которая станет завершением вашей бессмысленной жизни.
Я ждала, что сейчас грянет буря. Но они молчали, обе, и одна, и вторая. Сидели, понуро опустив плечи. Марисса изучала кончики своих туфель. До них так и не дошло, что именно только что произошло.
— А теперь уходите, потому что я устал, — сказал Арно, и в его голосе не прозвучало ни намека на гнев.
Марисса подобрала свою сумочку, Лора надела пальто, и они все так же молча протопали к двери.
Я вспомнила о письме. Оно так и лежало на кухонном столе, в груде других бумаг. Перед глазами всплыло видение конверта, на котором значилось незнакомое имя: Люка Вернь. Я покосилась на Арно: неужели это тот самый человек? А может, на почте ошиблись? Тогда я имею полное право выкинуть конверт. У меня сжалось сердце.
25
Не делай этого. Ты сама не соображаешь, что задумала. Письма просто так не пишут. Если нечего сказать, посылают открытку, три строчки: погода хорошая, привет из Пуэрто-Рико, до скорого. Но если человек берет на себя труд вложить лист бумаги в конверт, от руки надписать адрес, сбегать в ларек за маркой и дойти до почтового ящика, значит, он должен сообщить нечто важное. Поэтому хватит терзаться вопросами. Прошел уже двадцать один день, письмо так и так устарело. Считай, что оно потерялось в дороге. Выброси его. И даже память о нем похорони. Закопай подальше, в самом темном закоулке своей души.
Медленно, считая каждый шаг, я направилась в ванную. Он лежал, погруженный в душистую пену, нацепив наушники, и, прикрыв веки, двумя пальцами отстукивал по фаянсовому бортику ритм. У него над головой жужжала черная муха, но он ее не слышал. Его член плавал почти у самой поверхности воды, посреди пенных пузырьков, словно полуживое морское животное. Я присела на край ванны и опустила руку в прохладную воду. В летний зной, накрывший город обжигающей простыней, холодная вода оставалась единственным средством спасения. Он открыл глаза, и я протянула ему проклятое письмо с нарочито равнодушным видом, хотя сама чувствовала, как напряглось мое лицо и лоб перерезали вдруг ставшие глубокими морщины.
— Что это? — спросил он.
— Не знаю. Пришло на этот адрес.
Он взял конверт мокрыми пальцами, и на бумаге остались влажные пятна. Если мне чуть-чуть повезет, письмо упадет в воду, чернила расплывутся, послание навсегда растворится в мыльной пене, а я наконец освобожусь от идиотской неизвестности. «Спасибо». Он положил письмо на краешек ванны, снова натянул наушники и закрыл глаза. Я вышла. У меня гора упала с плеч. Письмо — ерунда. Ничего важного. Ну, разумеется, в нем и не могло быть ничего важного. Сейчас письмо соскользнет в воду. Вечно я жду самого плохого. А самое плохое совсем не обязательно случается.
