Ли Стаффорд - Сердце на двоих
Только не верила она, что так будет с Гилем. Нет в ней тех сексуальных талантов, которые удержали бы его надолго. А уж теперь, когда он четко объяснил, что любовь ему неведома и чужда, с этой надеждой надо расстаться. Он сломает ее, и ей уже никогда не оправиться от этого.
— Тогда, к сожалению, никак, — она старалась, чтобы голос ее звучал беззаботно. — Не хочу секса ради секса.
— Да? — произнес он грозно и притянул ее к себе не грубо, но настойчиво. Склонив голову, он нашел местечко между ухом и подбородком и прижался к нему, лаская, а его рука расстегнула пуговицы жакета и скользнула к ее груди. Корделия задрожала, ее тело потянулось к нему. Она хотела прильнуть к нему каждой точкой своего тела и коснуться его тела повсюду и знала, что для нее это наслаждение будет всегдашним и нескончаемым, стоит им только начать.
Но знала и то, что ей нужно многое помимо этого. Она хотела видеть его глаза и знать, что она для него единственная женщина, что к ней он придет в горе и в радости, со всеми своими переживаниями. Быть его любовницей восхитительно, чудесно, но еще она хотела быть его любимой.
— Скажи мне, чтобы я ушел, Корделия, — шептал он ей на ухо, — ну же, скажи сейчас, когда ты дрожишь от желания.
То, что ей предстояло, было самым трудным из всего когда-либо совершаемого ей. Каждый дюйм ее плоти влекся к нему, но ей все же удалось овладеть собой.
Отпрянув от него, она прошептала:
— Пожалуйста, уходи. Гиль. Уходи сейчас. Я не могу больше выносить это.
Он выпрямился, и на лице его проступило — не разочарование, не ярость полное презрение. И чтобы унизить ее, он старательно застегнул пуговицы ее жакета, как будто она была ребенком или куклой.
— Ты не женщина, ты робот! — сказал он с отвращением. — Миленький механический автомат, каждая деталь которого выглядит так красиво, так совершенно, но даже искры жизни в нем нет!
А потом он ушел.
Корделия ощупью пробралась в кухню. Она была нема, заморожена, не способна двигаться. Кое-как она разложила покупки по ящикам, уронив пакет с сахаром, который рассыпался по всему полу. Тогда и оборвалось что-то внутри нее. Сжавшись в комочек, она сидела среди рассыпанного сахара, опустив голову, утопив в ладонях лицо. Слез не было, но сухие яростные рыдания сотрясали ее.
Она прогнала Гиля, но гордости своим поступком не испытывала. Напротив, ее мучили сомнения. Были ли ее намерения так чисты, как она уверяла себя, или она просто струсила? Побоялась дать себе волю рискнуть своим сердцем, своей жизнью? Не посмела принести себя в дар, не требуя благодарности и взаимности?
Когда-то, еще недавно, она была жизнерадостной девушкой, уверенной, что придет день, когда она займет в мире свое место, подобающее ее таланту. Уверенной, что однажды она полюбит и будет любима, что так бывает со всеми, и она не исключение.
Что же случилось, почему ее жизнерадостный, полный надежд мир превратился в серое безликое существование? Ее отец заболел, она страдала с ним вместе, потом он умер, и на год она превратилась в затворницу, ушла в одиночество, скользя по поверхности жизни, избегая всего, что может добавить боли. И, хотя со временем ей удалось справиться со своим горем, она не возобновила рисование и избегала серьезных отношений с кем бы то ни было. Пока Гиль не ворвался в ее жизнь, пробудив все ее чувства… Некоторое время она находилась на пороге нового, чудесного и возбуждающего мира. Но она отступила и теперь страшилась, что ей ничего не осталось, кроме постоянной скуки и пустоты. Изо дня в день одно и то же: вести магазин, жить на периферии чужих жизней без страстей, без цели.
Она любила Гиля, в этом она была совершенно уверена, но он был совершенно прав, когда говорил, что нет у нее той женской отваги, которая превращает любовь в действие.
"Ты просто робот… миленький автомат… нет искры жизни", — в ее сознании не стихали жалящие презрением слова. Она лихорадочно пожелала, чтобы то, о чем он говорил, окончательно стало правдой, чтобы она утратила все чувства, и тогда будет не так больно.
Она понимала, что больше он не вернется. Теперь — нет. Она имела единственный шанс и потеряла его навсегда.
На пустынном горизонте ее жизни Брюс появился как-то незаметно, словно так и было нужно. Он стал приходить на чашку кофе несколько раз в неделю, его визиты становились все продолжительнее. Корделия не поощряла его, но и не прогоняла, и он настолько осмелел, что как-то принес два билета в театр и пригласил ее пойти с ним.
Она согласилась, и совместные прогулки участились. Корделии это было приятно. Брюс вел себя безупречно, никогда не допускал фамильярности или властности. И только когда до нее дошло, что это становится важной частью и ее и его жизни, она почувствовала себя виноватой и решила сказать ему о том, что их отношения могут быть только дружескими и не более того.
И когда в следующее воскресенье он предложил пообедать в шикарной загородной гостинице, она засмеялась и легко сказала:
— Брюс, не следует так часто выводить меня, ты меня избалуешь.
— Мне нравится баловать тебя, Корделия, — сказал он серьезно. — Я думал, что наши прогулки тебе нравятся.
Она вздохнула. — Да, но… Брюс, ты интересный, очень достойный человек, но пока мы с тобой дружим, какая-нибудь женщина ждет не дождется, чтобы тебя заарканить.
— Оставь этот покровительственный тон, Корделия, — резко сказал он. — Быть может, я не хочу, чтобы меня хомутали, как ты выражаешься. Быть может, мне доставляет огромное удовольствие чисто по-дружески гулять с тобой.
Она взглянула на него удивленно, но слова его ее не успокоили.
— Конечно, если так, тогда проблемы нет, — сказала она.
Теперь вздохнул он. — Нет, так не пойдет. Надо быть честным. Я хочу большего, нежели дружба, но я готов ждать, пока ты не передумаешь.
— Боюсь, что это никогда не случится, — призналась она. — Все совсем не так просто.
— Ты имеешь в виду… есть кто-то другой? — в его голосе звучало удивление, и она почувствовала, как он пытается определить, в кого же из их окружения могла влюбиться Корделия.
— Не гадай. Этот человек не может быть со мной… и он равнодушен ко мне, — сказала она, а ее сжатые губы и упрямый подбородок дали ему понять, что больше ничего он об этом не узнает.
— Хорошо, я не буду настаивать, — пообещал он. — Может быть, это… иссякнет со временем? А пока тебе нужен друг, и я, если позволишь, займу это место.
Как ни смягчай отказ — он прозвучит грубо, да и одинокие домашние обеды надоели Корделии.
Наступила весна, и поездка за город, где все одевалось молодой листвой, будет приятна. Конечно, идеальнее было бы совершить ее с тем, кого она любила. Корделия подавила вздох, а заодно и пустые мечтания и приготовилась быть приятной попутчицей.
