Елена Ярилина - Колдовская любовь
Пещера, куда меня привели, была небольшой, освещалась двумя горящими палками, с намотанным на них каким-то смолистым тряпьем, ну точно, я угадала, в аккурат Средневековье и есть, я даже обрадовалась, будто моя догадка могла мне помочь. И пещера эта была не пуста, два каких-то низкорослых типчика вскочили с охапок травы при нашем появлении, они явно исполняли здесь обязанности сторожей. Я только очень приблизительно смогла их рассмотреть. И не столько из-за скудного освещения, а потому, что они беспрестанно приседали и кланялись, слушая, что говорят им мои конвоиры. Судя по замшелому виду стражников и их угодничеству, они были существами очень низкого ранга. Почему-то это приободрило меня. Классовое общество, мать их! Настрекотавшись вдосталь (долго же у них длится инструктаж!), меня проволокли еще чуть дальше в совсем уже маленькую пещеру. Сторожа притащили следом еще две палки-факела и вставили их в подобие колец в стене. Мне кинули свободный конец моей веревки и преспокойно ушли, закрыв за собой жутко скрипящую дверь.
Веревку развязать с ходу мне не удалось, что не особенно расстроило меня, потом еще раз попробую или же пережгу ее на огне, факелы невысоко висят, я видела, как это делают в кино, кажется в «Айвенго», как раз средневековое время. Помещение, судя по всему, давно служило тюрьмой.
— От сумы да от тюрьмы… — пробормотала я и огляделась.
В двух противоположных углах лежали скудные охапки травы, надеюсь, без колючек, посередке валялась миска, до того грязная, что и не поймешь, из чего она сделана. На одной из стен, как раз напротив входа, мое внимание привлек рисунок. На нем был изображен громадный зверь с множеством длинных острых рогов на лобастой башке. Пригнув голову и выставив вперед свое природное оружие, зверь наступал на две тщедушные фигурки, которые стояли перед ним на коленях и воздевали руки в мольбе. Но, равнодушный к их мольбам и отчаянию, зверь явно собирался пронзить их хрупкие тела насквозь и вдобавок растоптать в лепешку. Нехилые тут зверушки живут, однако! А может быть, здесь ничего подобного не водится, или когда-то водились, да вымерли за ненадобностью, а неведомый шутник художник таким манером изобразил неотвратимость кары? Но кто бы он ни был и какую бы цель ни преследовал, художником он был отличным, даже мне это понятно. Зверюга изображен как живой. В этом неверном, мятущемся свете факелов так и кажется, что сейчас прыгнет. Чем же он, интересно, рисовал? Я подошла поближе и обнаружила, что рисунок вовсе даже не нанесен краской, как я думала, а процарапан в камне, и довольно глубоко, то-то его не стерли. Потрогав онемевшими пальцами края царапин, я убедилась, что они совсем не крошатся, камень оказался очень твердым. У меня даже засвербело в позвоночнике при мысли, сколько времени понадобилось, чтобы сделать этот рисунок, чем бы его ни царапали, и я нервно огляделась, не лежит ли где скелет неведомого художника. Но ничьих останков вокруг не наблюдалось. Вполне может статься, что мои будут здесь первыми, мрачно подумала я, ведь ни воды, ни какой-либо пищи мне не дали.
Чтобы отвлечься от столь устрашающих перспектив, я продолжила осмотр. В одном месте стена показалась мне какой-то странной, и я подошла поближе. Да, все правильно, мне не показалось. Вверху, весьма относительном, впрочем, так как пещера была низкой, там, где стена смыкалась с потолком, зияла внушительная выбоина. Я прикинула, куда может выходить эта стена, и у меня получилось, что куда бы она ни выходила, но только не в помещение сторожей. Взять факел не проблема даже со связанными руками, но, чтобы дотянуться до пролома, надо на что-нибудь встать. Я огляделась, хотя и так знала уже все, что здесь имеется. В моем распоряжении были одна довольно плоская миска и две жухлые охапки травы, которые моментально расползутся под моими ногами. Вот жалость какая, а ведь в пролом явно пройдет моя голова, а если очень постараться, то и плечи тоже. Нашла о чем жалеть, идиотка несчастная! Допустим, дотянулась бы я до пролома и даже пролезла бы в него, а на ту сторону свалилась бы вниз головой? Веселенькая перспективка! И все-таки табуретка или стремянка мне бы очень сейчас пригодилась. Хотя бы заглянула туда, а там, кто знает, вдруг бы исхитрилась как-то просунуть сначала ноги и не так страшно было бы прыгнуть.
Пока я строила планы, переходя от отчаяния к надежде, послышался глухой шум, я насторожилась, потом решила, что это сторожа несут мне поесть. На всякий случай я отошла от заманчивой стены, чтоб не подумали чего, и приблизилась к двери. Шум стал тише. Что бы это значило? Ох, как это я сразу не подумала! Здесь вполне может быть много таких вот тюремных камер, и другой несчастный узник шебаршится где-то или даже роет подземный ход? Эк меня фантазия заносит, прямо как у Дюма. Впрочем, в здешних условиях и его придумки кажутся бледноватыми, здесь я во что угодно скоро верить начну.
Из пролома в стене донеслось пыхтение и скатился камешек, заставив меня вздрогнуть. Несомненно, кто-то живой, пыхтящий елозил с другой стороны по стенке, пытаясь, наверное, взобраться к пролому. С замиранием сердца я ждала, кто высунется из дыры, а вдруг тот зверь, что на рисунке? Да нет, у того голова не пройдет, рога слишком большие.
Пыхтение усилилось, и в дыру пролезло нечто несусветное. Батюшки, никак ящер! То, что всунулось, напоминало больше всего одну из голов Змея Горыныча из любимой моей детской книжки. Сколько раз я разглядывала картинку с таким вот змеем, и у меня, помнится, мурашки бежали от ужаса от одного только разглядывания мерзкой твари, а теперь я его увидела наяву. У змея были выпуклые глаза, в полутьме горящие красным светом, круглый выгиб больших ноздрей, кучковато сидящих на морде, тусклая серая чешуя. Того и гляди, поприветствует меня гулким басом и огнем дохнет из пасти, горячий прием устроит. А я кости предшественников искала, да это чудо здешней природы, эта ящерица неимоверная, с костями заглотит и не поморщится! Огнем дышать на меня он не стал, может, не умел, может, не захотел, вместо этого высунул язык, оказавшийся вовсе не красным, а зеленым, и обстоятельно облизал всю свою морду, включая глаза. К предстоящей трапезе, что ли, гад, готовится? Только как он меня, интересно, жрать собирается, когда мы с ним по разные стороны баррикады? Язык у него длинный, что и говорить, но не настолько, чтобы с его помощью он подтащил меня поближе. Пора брать факел, в случае чего стукну его им по чешуйчатой морде, а не то идолище поганое и взаправду слопает. Но оказалось, что я в очередной раз недооценила здешних обитателей. Идолище не только языком ловко шуровало, но и поднаперло с той стороны на несчастную стенку, и та пошла змеиться трещинами.
