Кейт Хэнфорд - Никогда не поздно
10
– А ты помнишь, с каким благоговением мы относились к искусству?
Рэй наклонился к ней через стол, улыбаясь с оттенком насмешки над собой. Но в его голосе звучала настоящая ностальгия по прошлому, по тем дням, когда они были молоды.
– Я прекрасно все помню, – ответила Фэй. Ей нравился этот новый ресторанчик с итальянским названием в Беверли-Хиллз. С улицы к нему надо было спускаться по узкой лесенке, и это создавало впечатление интимности. Еда оказалась превосходной, хотя, пожалуй, чересчур калорийной, а теперь они наслаждались кофе с итальянским песочным печеньем.
– Когда я учился в киношколе при Нью-Йоркском университете, мне пришло анонимное письмо. Там была цитата из какого-то классика, может быть, Бернарда Шоу. Почерк отца я узнал сразу, а говорилось там вот что: «Актриса – это нечто большее, чем женщина, в то время как актер – это нечто меньшее, чем мужчина«.
Фэй со смехом возразила:
– Ты же никогда не собирался стать актером.
– Актер, режиссер – для него это было одно и то же. Он считал, что работать в кино недостойно мужчины. Мама была в восторге от моей профессии, но ей приходилось восторгаться втайне от отца.
Фэй вдруг смутилась. Она даже не знала, жив ли еще старший Парнелл.
Рэй, который всегда немного умел читать мысли, сказал:
– Мама говорила мне, что он смотрел все мои фильмы, но никогда не признавался в этом. Она находила билеты у него в карманах.
– Как это печально, – заметила Фэй. – Одна из положительных сторон успеха – одобрение родителей. И еще – возможность делать им подарки.
– Ты тоже была этого лишена, и я понимаю, как тебе приходилось тяжело. – Почувствовав, что ступил на запретную территорию, он снова заговорил о своих родителях. – Я купил им квартиру во Флориде. Эта квартира в Помпано-Бич и пенсия моего старика – больше им ничего и нужно-то не было.
– Дес О'Коннел тоже так называет отца.
– Это обычно для ирландцев, – усмехнулся Рэй. – Мне кажется, это слово предназначено для отцов, которых любят и одновременно ненавидят.
– А мне непонятно, как можно испытывать такие сильные чувства к родителям. У нас все было вполне обычно – они меня любили, воспитывали, как им казалось правильным, и я их тоже любила.
– Время – вот о чем нужно думать в первую очередь, – проговорил Рэй, и когда она поняла, что он подражает мистеру Макбейну, ее захлестнула буря эмоций. Прошло столько лет, а он помнит любимое выражение ее отца. И может быть, она рассказывала о своем детстве, лежа в объятиях Рэя.
– Ну, у тебя и память, – сказала она с насмешливым восторгом.
– Я помню все, что имеет отношение к тебе, – просто ответил он. Это не было ни мелодраматическим жестом, ни дешевой лестью. Он констатировал факт.
Фэй почувствовала облегчение, когда в ресторан вошел Норман Мейлер со своей прелестной женой.
– Как ты думаешь, Норман Мейлер – единственный писатель, которого в Голливуде знают в лицо? – спросила она Рэя.
– Возможно. – Он разломил печенье, обмакнул его в бренди. – Интересно, что здесь делает Мейлер? Вообще-то я должен был бы это знать, но сейчас мне нет дела ни до чего, кроме «Дочери сенатора».
– Это должно быть прекрасно – так уходить в работу, – уклончиво заметила Фэй.
– Но ведь именно это я имел в виду, когда говорил о нашем прежнем отношении к искусству. Фэй, я думаю, в тебе все это осталось. Может, проходная роль в телефильме и не соответствует твоим представлениям о высоком искусстве, но, мне кажется, она поможет тебе вернуться к настоящей работе. Я уверен, ты соскучилась по радости творчества, даже если сама не отдаешь себе в этом отчета.
– Может быть, но я не уверена, что такой пыл к лицу зрелой женщине. Одно дело, когда тебе двадцать, и другое – когда перевалило за сорок.
– Почему? – Рэй откинулся на спинку стула, как бы для того, чтобы получше ее рассмотреть. – Конечно, ты изменилась и не можешь вести себя, как молоденькая девочка, но ведь твои чувства остались прежними. Фэй, все дело в том, что чувства не меняются.
– Ты так думаешь? – Эта фраза так ее взволновала, что у нее сел голос.
– Да, я уверен. Чувства не меняются.
Фэй почувствовала мучительную боль в сердце. Ее тянуло к Рэю, и она ничего не могла с этим поделать, но в то же время она знала, что ему нельзя доверять. Он предал ее, а его умение казаться более чутким и тонким, чем, скажем, Кэл, вовсе не означало, что он другой. Все Карузо и Парнеллы этого мира всегда знали, что делают. Только некоторых было видно насквозь, а другие умели притворяться. Рэй принадлежал к последним.
Он попросил принести счет. Обед подошел к концу, а она так и не поняла, зачем он пригласил ее. Фэй встала из-за стола и пожалела, что не надела чего-нибудь построже. Она четыре раза меняла одежду, собираясь на этот обед, и в конце концов выбрала платье цвета морской волны, открывавшее плечи. А теперь ей почему-то показалось, что она слишком стара для такого наряда.
Она вздрогнула, когда Рэй слегка коснулся ее спины, пропуская в дверь. Он тут же убрал руку, и она мысленно отметила, что по крайней мере он не обращается с ней, как с новоприобретенным, дорогостоящим экспонатом своей коллекции.
Не говоря ни слова, она села в машину Рэя. У него был «мустанг» 1966 года выпуска, темно-синего цвета, полностью отреставрированный.
– Мне завидуют все мальчишки в нашем квартале, – похвастался он Фэй, когда заехал за ней.
А теперь он предложил:
– Давай немного покатаемся. Просто поедем, куда глаза глядят.
Она молча кивнула. В этот час машин было уже мало, они неторопливо проехали по улице Мельроз, пересекли бульвар Сансет, потом покатили по шоссе Пасифик-Кост. Она откинула голову на спинку сиденья и наслаждалась музыкой и красотой ночи, стараясь не думать ни о чем другом. Ночью легко было поверить, что Голливуд – райское место, где воздух благоухает, где в черноте ночи сапфирами сияют бассейны, а полуобнаженные люди пьют шампанское под звездами.
Они не говорили друг с другом, но молчание не вызывало чувства неловкости, и она знала, что Рэю эта бесцельная езда доставляет не меньшее удовольствие, чем ей самой. Вскоре после того, как Рэй свернул с главной магистрали, она увидела внизу океан. В тех местах, где прибой ударялся о скалы, вода слабо фосфоресцировала. Наконец Рэй остановился на высоком обрыве и заглушил мотор. Глядя прямо перед собой, Рэй заговорил:
– Когда умерла Бетси, я был в отчаянии. Я ощущал не только обычное, естественное горе, но и нечто другое, что застало меня врасплох. Фэй, я ощущал вину. Я был Бетси хорошим мужем, мы любили друг друга и имели все, что должно быть у супружеской пары, кроме детей. Она всегда так жалела, что не может иметь детей. Я спрашивал себя, почему я чувствую себя виноватым, и не находил объяснений, пока наконец не понял – чувство вины переполняло меня просто потому, что она умерла, а я живу. Бетси была замечательным человеком, гораздо лучшим, чем я, и вот – она лежит в земле на глубине шести футов, а старина Рэй Парнелл как ни в чем не бывало снимает кино, ест устриц и беспокоится о том, хорошо ли у него лежат волосы.
