Эмили Гиффин - Детонепробиваемая
Как бы то ни было, последним маминым увлечением стала черно-белая фотография. Я пока не видела ее работ, но Маура уверяет, что она слишком усердствует: мол, мамины снимки сравнимы с ее же тяжеловесными хокку. А еще Маура сообщила, что на сегодняшний день фотография одно из самых неприятных маминых хобби: теперь посреди разговора она то и дело внезапно выхватывает «Никон», наводит объектив на твое лицо и начинает щелкать затвором, приговаривая: «Подбородок вниз. Да. То, что надо. Ах! Чудесно! Поработай со мной». При этом мамуля с таким же энтузиазмом расходует пленку на неодушевленные предметы, будь то кофейные чашки или табуреты, а затем именует свои шедевры «Кофейный цикл» или «Табуретный цикл». Кошмарная претенциозность!
– Наверное, следовало сначала позвонить, но я хотела застать тебя а-ля натюрель.
– Что ж, это тебе удалось, – говорю я, оглядывая свой рабочий костюм: черные брюки, черные туфли на шпильках, серая блузка и полное отсутствие аксессуаров. Если у меня не запланирована встреча с автором или агентом, то я, как правило, не заморачиваюсь тщательным подбором наряда для офиса.
– Я хотела запечатлеть тебя в будничной обстановке. Никаких украшательств. Ты, как ты есть.
«А то я стала бы ради тебя наряжаться!» – думаю я, но вслух говорю:
– Иди ты! – именно это я, конечно, и думаю, но стараюсь подчеркнуть шутливую интонацию. Не хватало только, чтобы матушка затаила обиду.
– Я серьезно. Хочу отснять пару пленок. Это не займет много времени.
Достаю из холодильника бутылку воды, подхожу к креслу, стоящему напротив оккупированного фотографом-любительшей, и плюхаюсь в него с преувеличенным вздохом.
– Я слишком устала, ма.
За спиной нашей гостьи, перебирая пачку корреспонденции, маячит Джесс. Она прерывает свое занятие и изображает расхожий жест младших школьников, означающий, что у кого-то не все дома: крутит пальцем у виска и указывает на ничего не подозревающую «жертву». А далее комично скашивает глаза, добавляя сумасшедшинки в образ.
Я хихикаю, и мама оборачивается посмотреть, что меня так рассмешило.
Джесс тут же принимает серьезный вид, проявляя недюжинный интерес к какому-то рекламному проспекту.
Мама поворачивается обратно ко мне и продолжает:
– Я уже отщелкала целую пленку с Джесс, пока мы тебя ждали. Но это не для задания, а просто так, от нечего делать. Джесс очень фотогенична, не правда ли?
– Угу, – соглашаюсь я. Джесс действительно великолепно смотрится почти на всех снимках, что я видела. Вероятно, тут дело в симметрии ее лица: я однажды читала, что именно симметрия черт делает человека красивым. В статье утверждалось, что даже младенцы охотнее тянутся к людям с симметричными лицами.
– Твой портрет – вот мое задание, – говорит мне мамуля.
По ней заметно, что она жаждет услышать от меня вопрос о сути этого задания. Капитулирую и спрашиваю:
– А в чем состоит твое задание?
– Я ведь говорила тебе о фотокурсах?
Киваю, а сама думаю: «Всего-то с десяток раз».
– Так вот, сейчас мы работаем над портретами.
– Звучит интересно, – замечаю я.
Мама не улавливает сарказма в моем голосе и продолжает:
– Да. Это очень весело. Только довольно трудно ухватить мимолетные эмоции на лице модели.
– Еще бы! Не сомневаюсь.
– Поэтому я пришла к тебе. Я выбрала тебя своей моделью.
Полагаю, ожидается, что я приду в дикий восторг от оказанной чести, но я протестую:
– Почему бы не снять детвору Мауры? Или того же Дуайта?
– Потому что... – она запинается, словно скрывая неприглядную правду.
Джесс энергично кивает и изображает новый жест – что-то вроде: «Внимание!».
– Нам задали сфотографировать страдание, – вздыхает мама и хмурится, словно несет тяжкое эмоциональное бремя на собственных плечах.
Чувствую, что непроизвольно прищуриваюсь.
– И ты решила, что для демонстрации страдания тебе могу пригодиться я?
– Клаудия, дорогая, пожалуйста, не выставляй колючки.
– Я и не выставляю, – огрызаюсь я, прекрасно сознавая, что ухожу в глухую оборону.
– Я хочу запечатлеть твою боль.
– Нет у меня никакой боли.
– Разумеется, есть, Клаудия. Ты страдаешь из-за Бена. Я все знаю о Такер, – шепчет она.
– У меня все хорошо, – отпираюсь я.
– Нет, юная леди, не хорошо. Совсем не хорошо.
Джесс делает такое лицо, словно на нее надвигается грузовик, затем поднимается и уходит – вероятно, звонить Трею.
– Сейчас тебе очень больно, больно вот здесь, Клаудия, – причитает мама, нежно прикладывая обе ладони к своему сердцу. – Я твоя мать. Я все чувствую.
– Мама, мне действительно сейчас не до фотографий.
Она поджимает губы, сверлит меня взглядом и качает головой. Потом заправляет новую пленку в фотоаппарат, прикручивает чудовищных размеров объектив и нацеливает его на меня.
Я выставляю руку перед лицом в защитном жесте.
– Перестань, мам.
Щелк. Щелк.
– Мама! – негодую я. Потом вдруг понимаю, что матушка только того и хочет, чтобы заполучить страдающую, разгневанную Клаудию, беру себя в руки и куда более спокойно добавляю: – Почему бы тебе не сфотографировать Дафну?
Чувствую себя слегка виноватой за этот совет, но затем догадываюсь, что именно Дафна, скорее всего, разнесла слухи. И, кроме того, Дафна более терпимо относится к матери. Они общаются чуть не каждый день.
– Ты намекаешь на ее бесплодие? – озадаченно спрашивает мама, словно бесплодие не более чем легкая напасть по сравнению с разводом. – Это не годится. Нет горя сильнее, чем от разбитого сердца.
Хочу опровергнуть ее утверждение, но не могу, поэтому коротко огрызаюсь:
– Мое сердце совсем не разбито.
– Ну да! Конечно же, разбито.
– А как же Маура? У них со Скоттом постоянно что-то не ладится, – не унимаюсь я, понимая, что с тем же успехом могла бы толкнуть свою вторую сестру под автобус – хотя, а вдруг это она проболталась про Такер?
– Маура не любит Скотта, – парирует мама. – Между ними никогда не было того, что чувствовалось между тобой и Беном. Вы с Беном действительно любили друг друга. И полагаю, ты до сих пор его любишь, – заявляет она, опять наводя на меня объектив. Прищурившись, легким движением запястья она настраивает свою пушку.
Щелк. Щелк.
– Мама, довольно!
Щелк. Щелк. Щелк.
– Я не шучу, мама! – кричу я, и когда она встает, чтобы снять под другим углом мой скорбный профиль, я ощущаю невероятную печаль пополам с гневом. Я прячу лицо в ладони, призывая себя не плакать, призывая себя не служить доказательством маминой правоты. Подняв глаза, вижу в дверном проеме Джесс, которая смотрит на меня с немым вопросом: «Нужна помощь?» Трясу головой: мне никто не поможет. Джесс с обеспокоенным видом уходит. Между тем мама заправляет новую пленку и опять накидывает ремешок камеры на шею.
