Сандра Мэй - Стрела амура
— Земной шар не так уж и велик. Мы будем видеться. И потом, дело не в том, как Брюсу будет без меня, важно то, что ему плохо… с нами с Джоном. Когда мы — вместе.
— Чушь!
— Нет, не чушь. Он ревнует. Он боится своего, как он считает, неустойчивого положения в семье.
— Что за ерунда! Он же сын Шона…
— Ему основательно замусорили голову выдержками из английских законов, а также слишком часто передавали с рук на руки. Пока он ощущает себя приемным сиротой, сыном младшего сына английского лорда…
— Что за ересь!
— Да, согласна, но я американка! Для меня это все не более чем просто предрассудки. Для Брюса это очень серьезно. Прошу вас, тетя Агата, мое такси уже внизу. Не ругайте меня и, ради бога, не обсуждайте это с Брюсом. Пройдет время, мы все успокоимся и сможем встретиться и поговорить… Я побегу за вещами.
— Девочка моя, ты совершаешь огромную глупость…
* * *Прощаясь, Брюс плакал настоящими слезами, поэтому заревела с чистой совестью и Лиза. Они стояли возле такси, обнявшись, и Брюс казался таким маленьким и худеньким в громадных резиновых сапогах и дождевике, таким беззащитным и растерянным, что у Лизы сердце разрывалось.
Потом он решительно отстранился, вытер нос рукавом и сказал гнусавым басом:
— И если мне не понравится училка в школе, или если Джон меня обругает и скажет, что ты из-за меня… тогда я приеду к тебе!
— Брюс, Джон тебя любит. И здесь твой дом. Не расстраивайся. Я тебе буду писать письма. И ты мне пиши.
— Буду, тетка! Я тебя люблю!
— И я тебя люблю! Пока?
— Пока…
* * *Она махала маленькому человечку в желтом дождевике, пока такси не повернуло на извивающуюся горную дорогу и Касл-Мэнор не скрылся за базальтовыми скалами. До парома удалось продержаться, зато уж на палубе, продуваемой холодным морским ветром, Лиза Кудроу дала волю слезам.
Ведь все можно свалить на то, что ветер в лица.
* * *Джон Брайтон ухитрился свернуть экспедицию на три дня раньше, сдал оборудование и найденные экспонаты на кафедру в Эдинбурге, после чего не поехал сразу домой, но отправился в Лондон, где и провел полдня в одной очень уважаемой адвокатской конторе. Здесь ему вежливо задавали вопросы, степенно выслушивали ответы, а потом выдали целую пачку бумаг с печатями и без. Те, что с печатями, Джон уложил в одну папку, те, что без, — в другую.
Потом он заехал в один очень уважаемый магазин для торжественных случаев и попросил упаковать нечто белое и кремовое, воздушное и шуршащее, расшитое жемчугами и украшенное лебединым пухом. Нечто было такое большое, что упаковали его в золотистую круглую коробку наподобие очень большой шляпной картонки.
В следующем, еще более уважаемом и известном — теперь уже на весь мир — магазине Джон выбрал другое нечто, в маленькой бархатной коробочке. Перед тем как захлопнуться, коробочка испустила снопик радужных лучей.
После этого в оружейном магазине было куплено детское, но совершенно настоящее ружье с инкрустированным прикладом; в целой череде других магазинов накуплен еще ворох коробок, пакетов и коробочек, а потом все это было отослано на вокзал и с особой тщательностью погружено в багажный вагон.
Три часа спустя экспресс Лондон — Бирмингем — Ливерпуль уносил самого счастливого в мире археолога навстречу счастью.
* * *Джону снились исключительно радужные сны. В них они с Лизой все время смеялись и целовались, а рядом несся веселый и счастливый Брюс. Они бежали по изумрудной траве, по лиловым вересковым зарослям, по белоснежным меловым утесам, а потом — раз! — взмывали на бегу в бирюзовое небо. Было не страшно, только немного кружилась во сне голова.
Джон спал и улыбался.
В эти самые минуты высоко в небе бесшумно летел межконтинентальный авиалайнер. В нем, свернувшись комочком в слишком просторном кресле, спала маленькая черноволосая женщина с бледным заплаканным личиком.
Лизе Кудроу ничего хорошего не снилось. Только одинокий остров, зеленый и лиловый, белоснежный по краям, посреди серой глади моря. Дом на высокой скале. Теплый желтый свет окон. И все это стремительно удалялось от Лизы, превращаясь в ослепительно яркую искорку, от которой болело сердце.
* * *Джон Брайтон сидел возле стола в гостиной и механически щелкал крышечкой бархатной, коробочки. Открыто… Закрыто… Открыто… Закрыто…
Он ворвался в дом с веселым воплем клоуна «А вот и я!», но Молли и Сэди прятали глаза, а Брюс, появившийся наверху лестницы, был бледен и напряжен. Тетя Агата, наоборот, выглядела неестественно оживленной, суетилась, покрикивала на девушек, норовила сама отнести сумки по комнатам…
И все было странно, до ужаса странно, и Джон почувствовал ужасающую, паническую тревогу, шагнул вперед и громко спросил:
— Где Лиза, тетя Агата?
И она ответила.
Лизы нет. Лиза уехала в Штаты. Если все будет хорошо, то на следующий год Лиза ждет Брюса на каникулы в Батон-Руж. Конечно, если позволит Джон.
Она будет писать, обещала. Что? Лично Джону? Нет, ничего не передавала. Сожалела, что срочно уезжает, но там вроде бы появилась вакансия воспитательницы, это неплохой шанс устроиться на работу, надо воспользоваться.
Открыто… Закрыто… Открыто…
Брюс прекрасно себя ведет. Скучает по Лизе, да, но они хорошо расстались. Да, она уже переговорила с учительницей, так что Джону почти ничего не надо делать. Брюсу тоже, кажется, понравилась школа…
Закрыто… Открыто… Закрыто…
Тетя Агата, по обыкновению, готовилась перейти к изложению одного из бесчисленных случаев из жизни, иллюстрирующему данную ситуацию, но Джон не дослушал, аккуратно поставил коробочку в середину стола, встал и вышел в сад.
Дождь не шел — моросил, слабенький, но постоянный, и водяная взвесь стояла в воздухе, даже не падая на землю. Джон попытался вдохнуть до конца, но в груди закололо, и он махнул рукой, пошел так, без воздуха.
Желтый дождевик и огромные малиновые сапоги маячили в зарослях шелковиц. Брюс повис на изгороди и смотрел в море. Из этого уголка сада открывался на редкость дикий и потому успокаивающий пейзаж. Джон подошел и повис рядом.
Они и с Шоном сюда раньше убегали, когда отец ругался. Убегали и висели часами, глядя на море. Потом, уже в сумерках, тетя Агата приходила забрать их домой…
Брюс шмыгнул носом и буркнул:
— Это из-за меня…
Джон вяло покачал головой.
— Нет. Из-за меня. Тебя она любит.
— Она и тебя любит. Но я… капризничал.
— А я не сказал сразу того, что должен был сказать.
Помолчали. Дождь шелестел в листьях, словно оплакивал одиночество двух суровых мужчин.
