Реббека Форстер - Шаг навстречу
— Ричард, если я тебе хоть сколько-нибудь не безразлична, ты должен впустить меня. Наша любовь не приведет к добру, если между нами будет гнев твоей матери. Ты сам это говорил. Позволь же мне хотя бы попытаться.
— Да, Ричард, позволь ей, — раздался сзади ледяной голос, прерывая разговор. Ричард резко обернулся к матери и лицо его стало жестким. На лице Бриджет была надежда и ожидание. — Все в порядке, Ричард. Пусть войдет. Я приму мисс Девлин.
Ричард встал между двумя женщинами и обратился к матери.
— Не думаю, чтобы ты могла сказать Бриджет что-нибудь, что ей надо слышать. По крайней мере, не сейчас. Может, через несколько недель. — Подойдя ближе, он понизил голос: — Разве ты еще не достаточно причинила ей боли, вычеркнув ее из своей жизни?
— Ричард, — сказала Бриджет, обходя его, — если твоя мать хочет, то почему бы не поговорить сейчас?
— Ты не понимаешь, во что ввязываешься. Мне кажется, это глупо.
Кэти хмыкнула.
— Пусть эта женщина сама позаботится о себе, Ричард. Ты не сможешь защитить ее от всех в жизни бед. А все блага у нее уже и так есть. Заходите, Бриджет. Ричард, я хотела бы, чтобы наш разговор происходил с глазу на глаз.
Бриджет, согласившись, высвободила ладонь из руки у пытавшегося удержать ее Ричарда и пошла по дому вслед за Кэти в стеклянную комнату. Она стояла в дверях, внезапно охваченная неуверенностью и усталостью, наблюдая за Кэти, смотрящей на залив. Молчание затягивалось. Наконец Кэти повернулась к Бриджет.
— Ну вот вы здесь. Вы несколько дней пытались встретиться со мной. Так говорите, что собирались сказать. Затем, думаю, вам лучше будет уйти.
К своему удивлению, Кэти обнаружила, что не может посмотреть Бриджет в глаза. Сколько бы Кэти ни хотела показать девушке свой гнев и обиду, она понимала, что Бриджет увидит в ее глазах только страдание. Голос ее, усталый и печальный, отнюдь не казался гневным. Если даже она сама это слышала, то Бриджет и подавно. А Кэти Хадсон меньше всего хотела жалости от нее. Но Кэти не о чем было беспокоиться. Стоя вдалеке от женщины, на которую она привыкла смотреть с уважением и любовью, Бриджет ощутила себя сейчас еще более одинокой, чем когда стояла одна, стучась в двери. Бриджет не пыталась бравировать, расправляя плечи и повышая голос. Вместо этого слова, казалось, шли из самого ее сердца, как и ее тихая мольба. У нее сжалось горло.
— Я не знаю, что я такого сделала, Кэти, — начала Бриджет, затем резко осеклась. Это было только начало, и столько еще нужно было сказать, но ей никак не приходило в голову, как же рассказать Кэти Хадсон обо всем, чтобы не показаться эгоисткой. Как она смела требовать ответа, почему ее больше не любят, почему ей больше не рады в доме, где ее всегда встречали с распростертыми объятиями? Глубоко вздохнув, Бриджет попыталась заговорить снова: — Мне кажется, что я умерла вместе с вашей матерью. Еще совсем недавно моя жизнь была яркой, полной чудесных вещей, меня окружали прекрасные люди, меня любили. Вы с мистером Хадсоном обращались со мной так, словно я принадлежала к членам вашей семьи. Ваша мать, миссис Килберн, никогда не сомневалась в моих чувствах к ней или в нашей дружбе. И я любила, Кэти. Мы с Ричардом так любили друг друга, что я честно надеялась вскоре войти в вашу семью. Я думала, что стану вам настоящей дочерью.
Бриджет нерешительно шагнула вперед, в комнату. Она ласково протянула руки к Кэти, но та стояла, отвернувшись от Бриджет и потупив глаза, и не заметила этого.
— И все исчезло в один день. Нет, — Бриджет решительно покачала головой, — в минуту я лишилась всего. В ту самую минуту, когда этот человек, мистер Мэдисон, произнес в своем офисе мое имя, все мое счастье погибло. И я не знаю, как вернуть его, Кэти. Я пришла узнать, что я могу сделать. Я хочу вернуть прежнюю жизнь и, конечно, хочу, чтобы вы снова стали мне другом. Так скажите же мне, что делать!
— Ничего, — решительно ответила Кэти, надеясь, что этого будет достаточно, чтобы Бриджет окончила разговор. Но этого не случилось.
— Но должно же быть хоть что-то!
Бриджет прошла в глубь комнаты, ей хотелось, чтобы Кэти хотя бы взглянула на нее. Но когда Кэти сделала это, печаль охватила Бриджет. Лицо Кэти Хадсон было напряжено, она замкнулась в своем горе, и любви было не достучаться до ее сердца.
— Вы ничего не сможете сделать, Бриджет. Моя мать выбрала своей наследницей вас, и этим все сказано. Оказалось, что мне трудно смириться с ее решением. Поэтому мне трудно жить, считая вас частью своей жизни. Мне кажется, я достаточно ясно дала вам это понять.
— Во имя всех святых, я никогда не просила у нее денег! Мы даже никогда не говорили об этом! — настаивала Бриджет.
Но Кэти была непоколебима.
— И вы думали, что от этого мне станет легче? — фыркнула она. — Даже если бы вы сказали, что никогда не хотели ее денег, даже если бы вы предложили вернуть их мне полностью, это ничего не изменило бы. Она оставила их вам. Вам, не мне. Даже не Ричарду. Это я бы поняла — он молод, у него впереди еще много лет, чтобы успеть получить от них удовольствие. Но вы? Молодая женщина, которая была сердечно принята нашей семьей, но не родня по крови? Это больно, Бриджет. Я не могу поверить, что вы настолько бесчувственны, чтобы не заметить этого.
Кэти резко отвернулась от стеклянной стены, словно пыталась убежать, и вдруг осознала, что пути назад нет. Она сделала несколько шагов и положила руку на прекрасную бронзовую статуэтку. Рука скользнула по обнаженной ноге фигурки, Кэти следила за своими движениями, словно пыталась понять, хорошо ли рука слушается ее. Она была одета по-домашнему, в леггинсы угольного цвета и шифоновую белую рубашку, сшитую на манер блузы художника. Широкое одеяние и очень короткая стрижка делали ее чем-то похожей на этакого великосветского Питера Пэна. Но выражение ее лица ничем не напоминало этого никогда не стареющего духа. Лицо Кэти Хадсон выражало такое страдание, какого Бриджет не приходилось видеть, и сердце девушки от этого рвалось на части.
— Бриджет, причина того, что вас здесь избегают, очень проста, — тихо продолжала Кэти. — Моя мать, очевидно, больше думала о вас, чем обо мне. Точка. Это так просто. Теперь моя мать умерла. Я не могу спросить, почему я лишилась ее любви, но само сознание этого для меня как пощечина. Мне пятьдесят пять, Бриджет, но некоторые говорят, что я выгляжу лет на десять моложе. Возможно, я окажусь долгожительницей, вроде моей матери, и проживу еще лет тридцать. Как вы думаете, смогу ли я радоваться жизни, сознавая, что меня, единственного ребенка, вытеснила из ее сердца женщина, которую она знала всего семь лет?
