Лина Дорош - Новые туфли хочется всегда
– Ну вот, как теперь узнать, где «мой» бок, а где «Ваш»?
– Швейцарская рулетка: если отравитесь – откусили с «моего».
– Я не азартный, – он отложил яблоко в сторону, – так как насчет борща и котлеток?
– Люблю, но заказала бы рассольник и пельмени.
– И долго бы объясняли, что такое перловка.
– Ну и что!
Я взяла яблоко и демонстративно откусила. Правда, с нетронутой стороны.
– А это вариант!
Он потянулся к яблоку, но я быстро его перевернула и откусила с единственного не тронутого еще бока.
– Вкусно?
– Сейчас – особенно.
– Я так и подумал. Ну, ничего, меня под монастырь просьба не подводить! Вы хотели на обед борщ и котлетки – мне и так доверия мало. Я пошел, а Вы поднимайтесь, пожалуйста.
Борьба за яблоко меня измотала, и я откинулась на подушку.
– Чуть-чуть еще поваляюсь – проснуться не могу.
– Проявите милосердие – борща уж очень сильно хочется, хотя я понимаю, что Вы и яблоком не слабо закусили.
Я запустила в него огрызком.
– Вам не говорили, что победителю положено быть снисходительным к побежденному? – с этими словами Матвей вышел из моей комнаты.За соседним столом стоял шум и треск – Чук и Гек рубали борщ. Матвей тоскливо поглядывал на пустую тарелку и пустую рюмку. Под борщ нам принесли замороженный графинчик – граммов двести водочки.
Я села за стол. Матвей взбодрился, посмотрел на меня вопросительно.
– Наливайте, Вы, кажется, зарока не пить пока не давали.
Матвей быстро, но без суеты налил в рюмки граммов по тридцать.
– Вы очень красивая, – сказал и, не дожидаясь моей реакции, выпил.
Я выпила без реакции. Нам уже принесли супницу и сметану. Матвей потянулся к крышке. Я хлопнула его по руке:
– Руки прочь от борща! Я же не тянусь к бутылке.
Он любовался, как я наливала ему в тарелку борщ, клала сметану, отламывала хлеб.
– Вы очень красивая женщина.
– Я знаю, а Вы это только на озере заметили, да?
Себе я тоже налила швейцарского борщеца. Капусту покрошили какими-то ромбами, свеклу и морковку кубиками, картошку соломкой – в общем, от борща в этом супе были цвет и вкус сметаны.
– Конечно, там. Коротко стриженую женскую голову трудно назвать привлекательной.
– Кому как.
– Все, кто говорят иначе, врут. Поверьте мне.
– А Вы на каком языке рецепт борща давали?
– На английском.
– Уверены? Вас явно не поняли.
– У меня хороший английский.
– Кто Вам сказал?
– Пятерка по языку в аттестате выпускника английской спецшколы.
– А борщ Вы сами когда-нибудь варили?
– Нет.
– Ясно, Вы заказали не борщ, а суп с капустой, морковкой, свеклой, картошкой и сметаной.
– Возможно, а мне нравится – сил нет уже есть их протертые супы-пюре.
– Почему не наливаете?
Матвей наполнил рюмки.
– Теперь Ваш тост, – Матвей поднял рюмку.
Я задумалась.
– Странно, даже не знаю, за что и выпить.
– Я думал, скажете «за встречу».
– Так мы для аппетиту пьем или уже для разговора?
– Как-то само собой от борща и котлет ушли к Вашей красоте.
– Так давайте вернемся к котлеткам и за них выпьем.
– А что за них пить? Котлетки надо есть, давайте уже просто так выпьем, – Матвей заглотнул водку и принялся разбирать котлеты.
Я последовала его примеру. После второй рюмки в глазах зажегся блеск. В разговор пришла легкость.
– Думаю, нам еще графинчик надо заказать, – я мечтательно закатила глаза.
– Что такое?
– Кажется, у меня появился тост.
– А у нас на один тост еще есть, – Матвей разлил остатки водки, – я весь – внимание.
– За друзей!
– Думаю, мы на правильном пути!
– А давайте на брудершафт?
– Сам стеснялся Вам предложить – уж простите.
Мы скрестили руки, выпили водку и поцеловались троекратно. Мне чудом удалось избежать долгого поцелуя – пришел официант и принес кофе.
– Закажи водки, – я прошипела Матвею.
Он заказал еще один графинчик.
– Ты решила напиться, чтобы не слушать или не говорить?
– Не запомнить лишнего чтобы.
– А как понять, что лишнее, а что нет?
– Тут на интуиции. Ты не обидишься, если я на тебе пример найду?
– Надеюсь, не в виде блох.
– Нет, но яркий пример лишнего в твоем облике присутствует – ботинки. Уж прости, но они у тебя дурацкие! Не модные, не стильные, а просто дурацкие.
Матвей помолчал, потом начал говорить каким-то новым голосом:
– Вчера я бы тебе сказал, что это не твоего ума дело – в лучшем случае. Сегодня утром я бы просто промолчал. А сейчас я тебе отвечу – это очень правильные ботинки и очень дорогие, поверь, есть такое особое направление в моде, о котором не сообщают глянцевые журналы – ботинки для протезов.
Я протрезвела. До меня дошло, почему у него такая неровная походка, почему он отказывался купаться, почему не мог ступать тихо. Мне стало неловко. Я не знала, что сказать. То ли извиняться, то ли постараться делать вид, что это обстоятельство ничего не меняет.
– Наташа, только не начинай меня жалеть, пожалуйста, и извиняться. Я не болен – просто я такой. Так вышло. Это я должен просить у тебя прощения – ты и не предполагала, насколько серьезный разговор тебя ждет.
Я собралась и без тени шутки спросила:
– Почему мне? Матвей?
– Что-то в твоей прическе мне говорит, что ты меня поймешь.
Я почувствовала спазмы внизу живота. Захотелось сжаться в клубок и постараться выдавить возникающую боль.
– Матвей, мне нужно немного побыть одной.
– Ты вернешься? – он спросил спокойно.
– Да, конечно. Не могу обещать, что для твоего разговора, но вернусь, – медленно поднялась с кривой полуулыбкой-полуусмешкой и направилась к дому.
В тот момент мне и в голову не пришло задуматься, как трактовал мою полуулыбку-полуусмешку Матвей. Мне вообще было все равно. Единственное, что действительно занимало мысли, – эти странные спазмы внизу живота. Спазмы, которые меня скручивали в маленький шарик.
Начинало темнеть. В комнате пришлось зажечь свечи. Я села на пол, обхватила руками колени. Душили слезы. Боль нарастала, в голове терялась ясность. Ничего не болело, но боль была. Я начала тереть тыльными сторонами ладоней лицо. Поняла, что готова вот-вот заплакать. Убрала руки от лица и слезы потекли. А боль начала стихать. С последней слезинкой она вышла вся. Слез пролилось совсем немного. Это были очень быстрые, сильные, а потому недолгие слезы. Опять обеими руками принялась тереть глаза. И поняла. В один миг поняла, что происходит, что это за боль такая накатила на меня.
Это был стыд. Мне стало стыдно. За мои короткие волосы, за те переживания, которые я жевала с соплями уже столько дней. Мне стало стыдно за те нервные перегрузки, которыми я наградила своих близких в последнее время. Я закрыла глаза, потому что поняла цену своего молчания. Точнее, цену своего отмалчивания. Испугалась за маму. За Макса и Марка, Нюсю. Иметь руки и ноги. Иметь все возможности и биться головой о стену. Какая может быть для такого экстрима причина? Разумной причины – никакой. Боже, как я носилась со своими переживаниями! А отчего? От ничего. Оттого, что здорова, полна сил и маюсь дурью.
