Анастасия Дробина - Дворец из песка
– Кота в мешке, стало быть, продаешь? – встрял Яшка прежде, чем я ткнула его кулаком.
Леший даже не посмотрел в его сторону, продолжая озабоченно внушать бледной и молчащей дочери:
– Ты дурой родилась и дурой помрешь, так послушай отца, он плохого не посоветует! Тебе хорошо будет и всем тоже! Братишки эти нам вот так нужны! Если они на тебе женятся (Леший так и сказал: «они»), так их отсюда уж никто не сманит, а то ведь тоже ходят всякие, горы золотые обещают! Только неделю назад Манчини из «Сореллины» здесь отирался, говорил с ними… Таких музыкантов поискать, они сами, думаешь, не понимают? Сколько можно им зарплату прибавлять?! Поняла, дура?
– Поняла, – негромко сказала Чела.
– Ну и слава богу, умница, давай тогда…
– Не пойду.
Мгновение Леший молчал. Молчала и Чела, упорно глядя поверх головы отца в стену. Яшка придвинулся ближе к ней, но Чела не заметила этого. Не заметили и другие, потому что Лешего прорвало лавиной такой ругани, что я испугалась: рядом стояли дети.
– Чертова кукла! Шлюха! Зараза! Холера пустопорожняя, до каких пор я тебя уговаривать буду?! Посмотри на себя, тебе двадцать два весной будет, ты старуха уже! Еще год-два – и кто тебя возьмет, хоть и с твоей рожей?! Кому я тебя, дурища, всучить сумею?! Может, ты за гаджа хочешь?! Вот за эту бандитскую морду хочешь?! Да выходи, выходи, держать не буду! Его пристрелят через год, и тебя вместе с ним, – выходи на здоровье! Прокляну, сука! На отца тебе плевать, о семье не думаешь, какая ты цыганка?!
Леший никогда на моей памяти не отличался сдержанностью выражений, но тут он превзошел самого себя, и я уже не просто держала Яшку, а висела на нем, как мопс на штанах. Яшка, яростно пыхтя, пытался стряхнуть меня, и ему почти уже это удалось, когда Чела резким движением стерла выбежавшую на щеку одинокую слезу, с ненавистью хлюпнула носом, набрала воздуха – и завизжала вдруг на такой ультразвуковой ноте, что разом перекрыла Лешего:
– А ты – цыган?! Ты, я спрашиваю, – цыган?! Ты о семье думаешь? Тебе не плевать?! Сволочь, сволочь, сволочь проклятая! Мама в Малоярославце три года с постели не встает! Илья три года ни на ком не женится! Ты у него жену отобрал, она меня моложе, ты – о семье думал?! О маме?! О нас всех думал ты?! Весь род опозорил, цыгане до сих пор смеются, а сам смылся – кто так делает?! Может, отец твой так делал?! Может, дед?! Смотрите на него, цыган какой! И совести хватило меня сюда позвать! Любоваться на тебя с этой!.. С этой!.. С ее брюхом!!! Скотина! Выходи за этих ловаря сам, за кого хочешь выходи, а я…
Но тут уже Леший пришел в себя и дал дочери такую пощечину, от которой та свалилась на пол и зашлась низким тягучим рыданием. Яшка рванулся вперед как выстреленный, оттолкнув меня… и в эту минуту послышалось негромкое:
– Чижи-ик…
Яшка замер. Поднял голову, увидел стоящего на лестнице Шкипера, быстро сказал:
– Момент, Федорыч… – и заехал Лешему в челюсть. Мы взвыли дружным хором. Милка сгребла в охапку истошно вопящих и не желающих пропускать самое интересное детей и помчалась с ними в кухню, упуская по пути то одного, то другого. Я прыгнула на спину Яшке, Сонька, перекрестившись, – Лешему, они оба, по-моему, этого даже не заметили, и если бы не спустившийся наконец Шкипер, неизвестно, чем бы все закончилось. Но Яшка при виде начальства сразу успокоился, а бешено рычащему Лешему Шкипер очень нежно сказал:
– Зарежу, голубь мой…
Леший Шкипера боялся. Очень. И посему связываться не стал. Виртуозно выругался, сдернул с себя Соньку, довольно аккуратно посадил ее на диван и вышел из дома, хлопнув дверью. В наступившей тишине отчетливо слышались рыдания Челы. Я кинулась было к ней, но Шкипер поймал меня за руку.
Остановившись, я удивленно посмотрела на него. Он, в свою очередь, посмотрел на Яшку, еще тяжело дышавшего после стычки с Лешим, и показал ему глазами на плачущую Челу.
– Шкипер?.. – хрипло и недоверчиво спросил Яшка.
– Смотри, другого раза не будет, – пожал тот плечами. И, отвернувшись, достал сигареты.
Яшка судорожно сглотнул. Зачем-то огляделся, подошел к Челе, сел на пол рядом с ней и осторожно, словно дикое животное, погладил ее по волосам. Чела ответила новым взрывом слез, но руку Яшкину не сбросила. Это было первый раз за три года, и Яшка, осмелев, обнял ее за плечи. Чела вяло оттолкнула его. Яшка наклонился, что-то убедительно зашептал, жестикулируя и показывая на дверь: видимо, убеждал Челу поехать с ним. Чела слушала его молча, не шевелясь, очень долго, и я ждала, что она вот-вот вскочит и уйдет. Но, когда Яшка встал и протянул ей руку, она, помедлив, протянула свою в ответ. Вдвоем они вышли из дома, вскоре снаружи послышался шум заводящейся машины, мокрый шелест шин – и все стихло, только негромко всхлипывала на диване Сонька.
– Зря, Шкипер, – вполголоса сказала я.
– Чего зря? Он для нее душу положит.
– А она для него?
– Это дело шестнадцатое.
– Уверен?..
Он не ответил. Я молчала тоже.
Через полчаса Шкипер куда-то уехал, а на кухне открылось экстренное совещание: я, Милка и Сонька пытались оценить масштабы свалившейся неприятности и неизбежных последствий. Собственно, от беременной на шестом месяце Соньки толку было мало: она только хлюпала носом, пила воду из кружки и бормотала: «Вот уеду… Вот возьму и уеду… Очень прямо надо… Слушать такое… У меня две тетки в Мариуполе, я к ним…»
– Тебя еще не хватало, милая моя! – нервно сказала Милка, расхаживая по кухне из угла в угол и дымя сигаретой, как прораб на аварийном объекте. – Главная забота сейчас – чтоб Леший со злости не смылся! Вся коммерция наша разом накроется!
– Или Чела… – грустно поддакнула я.
– Да-а… Господи праведный, да что ж ее прорвало-то? Столько времени молчала!
Я только пожала плечами, зная, что ни Лешему, ни Челе ехать, в общем-то, было некуда. В России они никому не были нужны, Челу там ждало только одиночество и лицемерное сочувствие родни, а Лешему было еще хуже. Чела высказалась очень жестоко, но была права: жена Лешего, после того как ее вынули из петли, больше ни разу не встала с постели и угасала день за днем, безмолвно и обреченно. Сын Илья, у которого Леший увел Соньку, наотрез отказывался жениться вторично, как ни давили на него старшие родственники, и неделями пропадал у своей русской любовницы. Родня Лешего и Соньки непрерывно скандалила между собой, а поскольку оба клана были очень многочисленными, все остальные цыгане оказались в весьма трудном положении. Теперь практически никого нельзя было пригласить на свадьбу, Рождество или крестины, поскольку среди гостей обязательно оказывались представители и той, и другой семьи, а значит, праздник неизбежно заканчивался сварой. Взрослые дети Лешего ополчились на отца так, что даже не упоминали его имени в доме; Чела одна приехала к нему в Лидо, и то от отчаяния; все это понимали, и Леший, пожалуй, лучше всех. Возможно, он не ожидал, что у младшей дочери неожиданно обнаружится характер, причем точь-в-точь такой же, как его собственный.
