Шум дождя (СИ) - Ру Тори

— Ты что-то слышал? — уточняю на всякий случай, и бессильные слезы предательски наворачиваются снова. К счастью, папа вполне искренне недоумевает:

— Я только что подошел! А что такого интересного я должен был услышать? — и я шумно выдыхаю. Грязное вранье Шарка было бы явно лишним для его ушей и вызвало бы массу ненужных вопросов.

Дойдя до машины, я вдруг понимаю, что категорически не хочу возвращаться домой — я точно сойду там с ума от волнения и обиды.

— Пап, можно я немного погуляю? Погода замечательная, к тому же, я неплохо освоилась в этой местности. И домой доберусь без проблем.

Папа настороженно прищуривается, но быстро кивает и, нажав на брелок, ныряет в салон авто.

***

Я сижу на одинокой, пахнущей краской скамейке под сенью могучих, старых елей и, откинувшись на ее жесткую спинку, вглядываюсь в туманные городские дали — незнакомые, невнятные, враждебные.

Я не дала отпор этому напыщенному придурку… И подавленные сомнения набрасываются на меня с удвоенной силой.

Даже если моя слезливая история подействует на жюри, и я каким-то чудом сумею выиграть, глобально ничего не изменится — я не стану от этого ни красивее, ни успешнее, ни сильнее…

Воспоминания о прошлых неудачах разом выползают из памяти, а раны, нанесенные Шарком, все еще наливаются острой болью и кровоточат. Все последние месяцы я исступленно мечтала о простой, но взаимной и сильной любви, и именно Шарк сначала вселил, а потом с корнями вырвал из моего сердца и первое робкое чувство, и трепетную надежду.

На скамейку ложится тень, и надо мной вырастает Спирит — в знакомой синей толстовке и с неизменной загадочной улыбкой на лице. Я ловлю легкую панику, головокружение и мгновенную радость, и мое замешательство разрастается до тихой, но мощной истерики.

— Была в «Суриковке», — поясняю я, но больше не могу вымолвить ни слова.

— Дай угадаю… — щелкнув жвачкой, Спирит опускается рядом и напряженно меня разглядывает: — Этот помойный пес обидел тебя?

Его участие слишком похоже на заботу реального парня — близкого, родного и любящего, и я, задохнувшись от нахлынувших эмоций, выпаливаю:

— Спирит, скажи, а ты кого-нибудь любил? Искренне, а не потому, что должен.

— Я не пробовал. А меня никто никогда не любил, — мрачно усмехается он, и я неловко стираю рукавом потоки слез:

— Тогда… Ты можешь… полюбить меня так?

Синяя радужка в глазах Спирита темнеет до опасной черноты, и я опять предельно ясно осознаю, насколько он красивый, притягательный, неземной, многогранный и невероятный.

Я не могу его потерять. Без него я заблужусь в дебрях старого сквера, не вынесу монотонного шума дождя, пропаду, испарюсь, перестану существовать…

— Иди сюда! — он раскрывает спасительные объятия, и я, забыв обо всем, ныряю в их уютное тепло. — Я люблю тебя. Как друга, как самого близкого человека, как девушку. Давно и неизменно. Это — единственное, в чем я уверен на двести процентов.

— И ты не оставишь меня? Никогда? — я дрожу и прижимаюсь к нему всем телом, и он шумно выдыхает в мою макушку:

— Я с тобой, пока я тебе нужен…

32

Утро снова выдалось прохладным, хотя сияющее в облаках солнце создает иллюзию летнего зноя, и купившиеся на его дружелюбие горожане, поеживаясь, спешат поскорее добраться до учебы или работы.

В нашей старенькой машине тепло, но меня разбирает дрожь — несмотря на призванные вселить оптимизм улыбки папы и Анны и даже на то, что Лиза, наступив на горло собственной гордости, помогла мне с макияжем и готическим образом. Она сидит рядом и безучастно смотрит в окно — оказывается, ее тоже задействовали в фестивале, но не в основном конкурсе. Анна и папа на передних сиденьях чересчур громко болтают и часто оглядываются, но между мной и Лизой все еще пролегают тысячелетние льды.

Может, мне бы стоило снова попытаться объяснить сестре свои мотивы, но она каждый раз цепляется за слова, выворачивает их наизнанку, а я зарываюсь еще глубже и неизменно чувствую себя виноватой.

Вздыхаю, тереблю подол черной плиссированной юбочки и ласково поглаживаю прохладную фигурку голубя, на удачу прицепленную к застежке рюкзака. Мне до нехватки воздуха не хватает Спирита — его извечного спокойствия и уверенности в моих силах, своевременных советов и успокоительных объятий, но в несусветную рань от него пришло короткое сообщение с мотивирующими пожеланиями, и с тех пор он молчит, хотя по моим ощущениям прошла уже целая вечность.

Но я точно знаю — после вчерашних признаний он точно будет где-то рядом, и одна лишь шальная мысль о его любви окрыляет и избавляет от страха.

Папа с трудом находит место для парковки у того самого пафосного ресторана, где Шарк разыграл безобразную сцену, мы выбираемся из уютного салона и вливаемся в нескончаемый поток гостей и участников.

Из огромных, в человеческий рост, колонок гремит тяжелая музыка, по привезенной откуда-то рампе катаются парни на скейтах, у рядов с украшениями ручной работы наблюдается ажиотаж, и Анна, поддавшись ему, немедленно покупает ожерелье из бисера.

Но возле шатра с организаторами нашу семью разлучают — мне вешают на шею карточку с именем и логотипом мероприятия, а Анна и папа присоединяются к зрителям и почти сразу теряются в разношерстной и шумной толпе. Лиза получает свой пропуск и, не проронив ни слова, тоже куда-то исчезает.

Меня тут же одолевают растерянность и беспомощность. Переминаюсь с ноги на ногу и ежесекундно озираюсь по сторонам в надежде увидеть Спирита и, хотя бы издали, заглянуть в его синие магнетические глаза, но его нигде нет.

Натягиваю торжественную улыбку и уговариваю себя успокоиться. Спирит верит в мои силы, да и Анна сказала, что по скиллам я не уступаю другим конкурсантам, а уж она — профи в этом деле и ни за что бы не стала меня обманывать.

Проблема в том, что я никогда не участвовала даже в детсадовских утренниках и школьных концертах, и от волнения вот-вот словлю паралич.

Художники — большинство из которых я встречала в компании Фантома или вчера, в «Суриковке» — по очереди отмечаются в палатке оргкомитета, получают заветные карточки и робко топчутся в сторонке. Несмотря на уханье басов и грохот барабанов, до меня долетают их нервный смех и обрывки разговоров:

— Что, коллеги, готовы брать свое?

— Как получится.

— Главное — участие.

— Звезды благоволят нам! Ушлепок Найденов по неизвестной причине не заявился!

Этот развязный, наглый тон до оскомины мне знаком, и я резко разворачиваюсь.

Шарк. Ну конечно же. В отсутствие Найденова он — главный претендент на победу.

Он тоже меня замечает — замирает, набычивается и прижигает черными углями зрачков из-под медной челки. Но сегодня с ним что-то не так — в облике будто бы нет былого лоска и великолепия.

Порыв ветра сдувает с его лица прядь, и до меня наконец доходит, что именно подпортило мое впечатление о его вечно сияющей персоне. Вокруг левого глаза Шарка темнеет фиолетовый фингал с нежными бордовыми вкраплениями, и я с сожалением морщусь. Как художник, я не могу одобрить нанесение ущерба любой, даже фальшивой и обманчивой, красоте. Но интуиция кричит, что этот бланш Шарк получил за вчерашнее вранье обо мне и, как оскорбленная им девчонка, я искренне благодарна Спириту за вендетту.

Едва сдерживаю смех, направляюсь к нему и невинно хлопаю ресницами:

— Ай-ай-ай… Боже, Шарк! Кто же тебя так преобразил и за что?..

Обступившие его девчонки и парни замолкают и враждебно пялятся — на меня и, с любопытством, — на мою поврежденную руку. Тут все уже в курсе, кто я такая, и я воинственно вздергиваю подбородок.

— Да никто, ударился я, понятно? — злобно пыхтит Шарк, и я с сочувствием качаю головой. Даже мне, ни черта не знающей о жизни, очевидно, что в подавляющем большинстве случаев такие синяки возникают не из-за падений, а от точного удара кулаком. И ощущение, что я не одна, что за меня поквитались, что за моей спиной всегда незримо присутствует усовершенствованная версия меня самой, окончательно вдохновляет на подвиги.