Ирина Волчок - Лихо ветреное
Манька спала, извернувшись иероглифом, смятая простыня комом торчала у стенки. Аленка спала по стойке «смирно», как привыкла еще в больнице и до сих пор не отвыкла. Простынка аккуратно натянута до ключиц. Солнышко Аленушка, как бы тебя научить баловаться, с топотом носиться по коридору, стучать ложкой по столу и ябедничать на Сережу? Ну, ничего, потихоньку, постепенно, ты у меня и хохотать будешь, и орать, и капризничать… Надо бы опять ее в санаторий, в сосновый бор, в озоновый дух, хотя бы на пару недель. Может быть, Федора с Аленкой отправить? Ему тоже не помешали бы сосновый бор и озоновый дух. Тогда как быть с Манькой? Опять на шее Серых повиснуть? Невозможно. Она и так уже в неоплатном долгу. И когда-то поклялась себе, что справится сама, и все долги отдаст, и дети ни в чем не будут нуждаться, и даже будущее она им обеспечит. В меру сил. А сил у нее — немерено. Так что в санаторий с Аленкой поедет Федор, а за Манькой пока приглядит Елена Васильевна, она с этим чудовищем умеет управляться, с трех месяцев управляется, уже, значит, больше четырех лет…
Уже четыре с половиной года прошло! Или только четыре с половиной? Иногда кажется, что прошло как минимум полжизни. Иногда — что все случилось на прошлой неделе. Она давно запретила себе вспоминать. Потому что если вспоминать — то обязательно умрешь. А как тогда дети? Ей казалось, что она научилась не вспоминать. Только иногда, теперь уже не слишком часто, выскакивала какая-нибудь мелочь — и срабатывал спусковой механизм, и опять она задыхалась, будто вода опять била в лицо, и дикая боль разрывала ее изнутри, и темнело в глазах от осознания непоправимости…
Манька родилась первого апреля — все страшно веселились по этому поводу. Забирать Люсю и Маньку из роддома хотели поехать все, но куда бы все поместились, в одну-то машину? К тому же Зоя была уже на восьмом месяце, транспорт всякий переносила с некоторым отвращением, поэтому, конечно, ее из списка встречающих-забирающих вычеркнули первой. Эдик сам выразил готовность остаться: зачем ему племянницу забирать? Он скоро своего ребенка забирать будет. Федор и Сережа согласились остаться, потому что они много места в машине занимают, другие просто не поместятся. И за Люсей и Манькой поехали Зоины папа с мамой, ее брат Саша с полуторагодовалой дочкой Аленкой и мама Люси, Сашиной жены. Все прекрасно поместились, и еще место для Люси с ребенком осталось.
Зоя ходила вокруг накрытого стола, поправляла тарелочки, двигала ножи-вилки, меняла местами бутылки — в общем, окончательную красоту наводила. Федя и Сережа прилипли к окну, нетерпеливо высматривая машину, прикидывая, на кого похожа Манька — на жгучего брюнета папу Сашу или на яркую блондинку маму Люсю. Эдик смотрел телевизор в кухне, время от времени выходил в большую комнату, рассеянно спрашивал: «Не приехали? Ну что же так долго…» — брал со стола, с нарядно-парадного блюда, что-нибудь вкусненькое и возвращался к телевизору.
— Вон они! — закричал Сережа пронзительным дискантом. — Вон! Это они! Уже заворачивают!.. Ой… чего это такое?
И тут что-то зашумело за окном, загудело, завыло, хлопнула форточка, посыпались осколки, кто-то крикнул, страшно и отчаянно… Это Федя крикнул, поняла Зоя. Крикнул и метнулся к двери, даже не обулся, даже куртку не надел. Сережа, вцепившись в подоконник, тоже что-то кричал, а потом кинулся вслед за Федей. Зоя, закрываясь от каких-то клочьев, которыми сумасшедший ветер стремительно набивал комнату через разбитую форточку, с трудом добралась до окна — и глазам не поверила: улицы не было, домов не было, города не было, вообще ничего не было. Только грязно-коричневая муть ломилась в окно с воем и грохотом, а в глубине этой страшной мути с необъяснимой скоростью пролетали какие-то большие тени. А через секунду ударил ливень — сначала не с неба, а откуда-то сбоку, как будто стремительная река неслась по воздуху, — а потом ветер пропал, и вода упала вниз, и вымыла по пути окно, и тогда Зоя все увидела. И она тоже крикнула, как кричали Федя и Сережа, и тоже понеслась к выходу, не обуваясь и не одеваясь, только держась руками за свой живот и в отчаянии уговаривая его: потерпи, пожалуйста, потерпи… Там моя мама, мой папа и мой брат… Пожалуйста, потерпи немножко.
Ветер все-таки еще был, может быть, он уже не был опасным, но дышать все равно было невозможно — прямо в лицо ветер бросал воду, много воды, и на земле было очень много воды, выше колен. Она с трудом шла в этой ледяной воде, против этого ветра — туда, где на краю уже доверху полного этой водой котлована тряслась и двигалась машина, и свалиться в этот котлован ей не давал, наверное, только рекламный щит, который упал и придавил ее. Раздавил ее. Изуродовал, смял, порвал ее, как консервную банку. Федя и Сережа что-то делали там, возле смятой машины, а потом Сережа пошел к дому, и идти ему было трудно, потому что вода не убывала, крутилась вокруг ног водоворотами, а Сережа все-таки был еще совсем маленьким, ему недавно только девять исполнилось, и так идти невозможно было, а он еще что-то тяжелое нес, что-то большое и неудобное.
— Возьми скорее, — сказал Сережа, задыхаясь. — А то уроню… Тяжелая.
Зоя взяла мокрый и тяжелый узел, узел заорал кошачьим голосом — Манька, живая. Зоя повернулась и заспешила к дому, все уговаривая свой живот еще потерпеть, едва открыла дверь подъезда одной рукой, с трудом удерживая другой насквозь мокрый конверт с Манькой, — и натолкнулась на Эдика, который прятался за этой дверью.
— Ты вообще, что ли? — заорал Эдик, хватая Зою за плечо и зачем-то тряся ее. — Одурела, да? Ты смотри, что делается!
— Быстро «скорую», — с трудом сказала Зоя непослушными губами и сунула конверт с Манькой ему в руки. — Позови соседей, может, кто дома… Быстро, быстро… Раздень ребенка, вытри, заверни в сухое.
Эдик опять начал кричать что-то, но она уже не слышала, опять вышла в эту воду, и пошла туда, к смятой машине, и навстречу ей опять шел Сережа, и опять с чем-то тяжелым, более тяжелым, чем конверт с Манькой, — Сережу качало, лицо у него было синее, глаза закрыты, и весь он трясся мелкой дрожью. На половине пути они встретились, и она попыталась взять у него из рук Аленку, но он сказал:
— Давай вдвоем. Тяжело. Тебе одной нельзя.
И они вдвоем занесли Аленку в подъезд, Аленка была серая, вся в крови, и непонятно было, дышит она или нет. Эдик опять стоял за дверью, а конверт с Манькой лежал на лестничной площадке, и вокруг него натекла уже большая лужа воды.
— «Скорую» надо, — тоненько сказал Сережа, всхлипнул, повернулся и опять вышел из подъезда.
— Дай пиджак. — Зое держать Аленку было тяжело и страшно, и животу ее было тяжело и страшно, но живот все-таки терпел, умница…
