Ольга Фост - Скворцы
К ней на балкон полетел армейский складной нож. Краткий курс юного взломщика Лёша прочитал вослед, на что ушло полторы минуты. И ещё три Лисы потратила, выковыривая Лёшиным ножом планки, державшие стекло. Лёгкий дзынь второго стекла, аккуратно просунутая меж осколков рука… И вот форточка нараспашку — а уж пролезть в неё и подавно не составило труда. Обошлись, в общем, малой кровью.
И самое главное — Аля вовремя приняла таблетку.
С неимоверным облегчением смотрела Олеся, как её подопечная отправляет лекарство по назначению. А из коридора раздался звук открываемой двери…
Лёша виновато кивнул на ключ:
— Я его только вынуть хотел, туда-сюда покрутил, и вдруг…
Олеся всплеснула руками и, горестно покачав головой, спрятала запылавшее лицо в ладони. «Боже, боже, что же я творю? И зачем я вообще? От меня всем одни проблемы…»
Её стиснутый зубами стон взбудоражил Чертяку, как обычно, крутившегося у щиколоток. Потревоженный котик, не разобравшись в происходящем, занял стойку, вздыбил ирокезом шёрстку на хребте и зашипел в пространство, как маленькая чёрная змейка.
Лёша быстро, в один шаг, чтобы Лиса не успела спрятаться, оказался возле неё. Поймал смятённый взгляд и очертя голову ринулся в поцелуй.
Не требовал, не просил, не вымаливал — терпеливо касался сухих, обветренных губ, упрямого подбородка, любопытного нахального носа, грустной складки между бровей и снова возвращался к замершему в удивлении рту, дразнил, звал позабыть отчаяние, обещал унять любую боль, приняв её груз на себя, исцелял, исцелял, исцелял…
И ни на сантиметр не сдвинулись его ладони с её талии — пусть сама захочет этого, пусть сама позовёт в ту дорогу, по которой можно идти только вдвоём, где нечего делать человеку в одиночестве.
Ты позовёшь меня? Окликнешь по имени? Примешь ли смех и плач, что подарю тебе я? Встретишь ли со мной рассвет? Дозволишь надеяться, что и закат мы встретим вместе?
* * *Не белёсая туча величаво ползёт с севера и кружится над городом, обещая снегопад — то вращаются жёрнова богов. Да не сами по себе — мы, простые смертные, стеная и кляня долю свою человеческую, тянем ту лямку — и кружится над нами вечность.
Окно нараспашку, шаль на плечах, стылый ветер играет с прядями волос — и одна, одна. Есть высшая радость в одиночестве, в том одиночестве, которое наполнено таинством зреющих мыслей. В том одиночестве, которому даровано счастье созидать — и отдавать потом миру. И миру.
«Как я люблю эту пору — глубокой, зрелой осени, которая вот-вот — и превратится в зиму. Это осеннее время — преддверье смерти, новой жизни весть. О, а ведь кусочек строчки. Н-да, «письма ещё не написанных песен читаю на стекле…» Спасибо тебе, Костя Кинчев, что ты есть такой, здесь и сейчас, и что в мире живут и твои стихи.
И у меня вдруг стало опять проклёвываться… Оживаю? Не знаю, не знаю… Записываю, что сочинилось нынче, сюда, в дневник, потому что больше всё равно некуда. Не письма же Серёже во Францию слать? Зачем травить душу и ему и себе? Всё равно между нами лежит никогда. И нету брода через эту реку. А тоненький мостик наших мыслей друг о друге не в счёт… Ах, ладно, что себя растравлять опять, в самом деле?
Ты снился мне. На тёмном полустанке
Стояли мы, разлуке вопреки.
Вращало мир безумием пурги
Неумолимое веретено Ананке.
Ладонь в ладонь — переплетенье судеб
Бесчисленных — твоих — моих — твоих —
Во сне соединенные на миг
Стояли мы среди вселенской мути.
Мы в этот сон уже не возвратимся:
Разделены пространством, как стеной.
Но знаю я, любимый, ты со мной
Обвенчан — невозможностью единства».
Она с усилием поставила точку. Задумалась. Снова опустила кончик ручки в уже наметившуюся дырочку. Терпеливая бумага снесла и этот укол, и возникшие вокруг точки лепестки.
«Невозможность единства… и ведь поймёт только тот, кто и сам пережил это. Но больше я такого в своей жизни не допущу — умные люди учатся на своих ошибках, а дураки их повторяют!!!
Вот поживём — и узнаем, кто я?
Да что я всё хожу вокруг да около, будто бы ничего не случилось? Случилось!!! Лёшины поцелуи были как… это была живая вода, но нет у меня права пить из этого родника. Нет права.
Лёша, Лёша, Лёша… не могу принять твой дар! Не могу! Тело полно памятью о Серёже. Душа полна памятью о Серёже — и изменится ли это хоть когда-нибудь? Я больна им, больна — и пестую свою боль, как пестовала бы ребёнка, появись он у меня вдруг. Но вдруг не будет; отрицательный резус-фактор у женщины — это ходячая проблема… кому нужна женщина, у которой заведомо по этой части напряг? Всем нужна здоровая, а я…
Может, это так то древнее проклятье работает, о котором мне бабушка рассказывала? Ну, мол, в нашем роду женщины несчастливые, а потому и наши мужчины долго не живут — нашу пра-прабабку прокляла завистница… но может быть, моей пра-прабабке просто больше повезло в любви?
Вот отчего так — какую историю любви ни загляни, непременно прочитаешь историю болезни? Но нет, нет — никакого знака равенства между любовью и болезнью!!! Ни в коем случае! Что может быть здоровее и естественнее, чем тяга женщины и мужчины друг к другу, стремление продлить род? Но… но… кроме инстинктов, у нас есть ещё и умение мыслить. Мы построили цивилизацию, а стало быть, и препятствий себе нагородили немерено. Поэтому, даже если всё взаимное и счастливое, непременно найдётся и для него своя ложка дёгтя. Зачем? Бог весть… наверное, так надо? Чтобы не забывали: плата за радость — страдание. Чтобы не летали без крыльев. И чтобы не проникали взором в основы мироздания — а ведь именно любовь открывает в нас немыслимо тонкое чутье. В сочетании с разумом… о, вселенной оно страшнее бритвы в руке безумца. Так может, потому…???
Безумие… «дай мне сойти с ума — ведь с безумца и спросу нет…» как же Котька меня в своё время этой цитатой замучил! И как я его сейчас понимаю. Но я не хочу сходить с ума — и не хочу отказываться ни от чего, что делала, делаю и ещё натворю. Все мои грехи и все мои радости дай мне помнить — до конца. Долгая память — вовсе не хуже чем сифилис, это ты не прав, Борис Борисович. Особенно в узком кругу.
Лёша, прости… не могу. Спать с человеком и любить его — это разные вещи. Не хочу лжи. Не хочу фальши. Либо я буду честна с тобой и приду к тебе вся — либо не будет ничего. Не умею пополам. Ложиться с одним, а мечтать, что ласкает другой? Не хочу. Лучше одиночество, лучше отшельничество, чем жить в такой лжи.
Слишком рано, слишком быстро.
Лёшка… не торопи меня, пожалуйста».
