Эйлин Гудж - Сад лжи. Книга 2
Но она удержалась, потому что видела: сейчас Максу нужен не утешитель, а слушатель. В банальностях он не нуждался.
«Сколько же лет я знаю Макса? — стала она прикидывать. — Целую вечность. А ведь в сущности мне ничего о нем не известно. Что на самом деле творится у него в душе?»
В эту минуту ей страстно захотелось попытаться стать для Макса таким же другом, каким он всегда был для нее.
— Какая еще гостиница! — продолжала она. — Места у меня сколько угодно. Ты можешь занять комнату Пэтси. И, ради Бога, не стой как истукан в дверях. Проходи и располагайся как дома. Присаживайся. Сейчас я сделаю кофе. По-моему, он совсем тебе не повредит — даже целый кофейник.
— Нет, я об этом не… Что ты, я не могу.
— Неужели у меня такой отвратительный кофе…
— Ты знаешь, что я имею в виду другое, Роза. С твоей стороны это крайне любезно. Но… черт побери, это мои трудности. И я должен справиться с ними сам.
— Хватит, Макс Гриффин! — взорвалась Роза. — Хоть раз в жизни можно перестать изображать из себя Настоящего Мужчину и дать другому человеку возможность помочь тебе. Так сказать, для разнообразия.
Макс заколебался, но прежде чем он собрался возразить, Роза уже проплыла мимо него на кухню.
— Слева от тебя, в дальнем конце, кладовка. Можешь положить туда свои вещи, — бросила она через плечо. — Только не забудь зажечь свет, а то наверняка споткнешься о какой-нибудь гимнастический снаряд. Я их все туда отволокла, как только Пэтси уехала. Она помешана на всяких упражнениях. Но, правда, и меня заставляет кое-что делать. Посмотришь на эту камеру пыток — и заречешься опять есть шоколадное мороженое, хоть оно и твое любимое.
Когда Роза вернулась с кухни, Макс сидел на одной из подушек, и вид у него был самый жалкий. Прямо как бедный родственник — колени торчат, брюки задрались, видны лодыжки…
«Совсем как турист, впервые попавший за границу. Изо всех сил старается соответствовать, а не получается», — подумала она, но не подала виду и, преспокойно усевшись рядом с Максом, поставила поднос с кофе на вытертый персидский ковер.
— А этой штуковиной вы пользовались? — спросил Макс, указывая на кальян.
— Боже сохрани! — воскликнула Роза. — Честно говоря, я даже не знаю, для чего он. Для гашиша, наверно?
Макс задумался.
— Как-то мне довелось защищать одного парня, — наконец произнес он. — Его судили за наркотики. А речь всего-то шла об унции марихуаны. Представляешь, судья хотел, чтобы парню предъявили обвинение по всем возможным статьям, но мне удалось в конце концов добиться, чтобы все ограничилось простым правонарушением. У бедняги не оказалось денег для выплаты гонорара, но, когда мы спускались с ним по лестнице, он сунул мне что-то в карман. Этим «что-то» оказалась сигарета с марихуаной. Я принес ее домой и сказал Бернис, что мы ее вместе выкурим, чтобы посмотреть, что это за штука. И знаешь, что она мне ответила? Что с таким же успехом я мог бы попросить ее сунуть голову в унитаз. — Макс попытался изобразить на лице улыбку, но она вышла какой-то жалкой и вскоре погасла. — Вот так, просыпаешься однажды, после того как прожил бок о бок с человеком целых двадцать лет, и осознаешь, что вы еще дальше друг от друга, чем когда впервые встретились. О Господи… если бы не Мэнди…
Макс замолчал: мешали говорить душившие его слезы, которые он изо всех сил сдерживал.
— Можешь не говорить об этом, — сказала Роза, беря его за руку. — Если тебе не хочется, конечно. Исповедь — не плата за то, чтобы быть здесь.
Макс внимательно, словно видел впервые, посмотрел на нее. Роза почувствовала, как по спине у нее поползли мурашки. Ей вспомнился тот дождливый день в Лондоне, когда он поцеловал ее в такси.
«Поцелуй меня!» — беззвучно прошептали Розины губы.
Должно быть, она сошла с ума. Ведь к Максу она испытывает совсем другие чувства. Это не любовь… Но до чего же ей сейчас хотелось крепких мужских объятий! И чтобы горячее дыхание обжигало шею! И его обнаженное тело прижималось к ее! Боже, как давно она не знала всего этого…
«А ну прекрати сейчас же! — приказала она себе. — Ты хочешь Брайана, а не Макса!»
Брайан! Сегодня, когда она сидела вечером против него в этой забегаловке, в груди у нее бушевала такая страсть, какой до того она не испытывала.
У Розы перехватило дыхание.
«Боже, — мелькнуло в голове, — не дай мне разрыдаться, молю тебя! Это было бы верхом эгоизма с моей стороны. И несправедливо по отношению к Максу. Он такого не заслужил! Не за тем же он сюда пришел, чтобы меня утешать».
Переломив себя, Роза разлила кофе по толстым керамическим кружкам ручной работы, одну протянула Максу. Только бы суметь найти те единственные слова, которые заставят отступить его боль…
Держа кружку обеими руками, Макс слегка откинулся назад.
«Какая-то она сегодня другая, — напряженно подумал он. — В ней столько огня… Такого раньше никогда не было. И до чего красива! Господи Иисусе, да она сияет, как…»
Надо было решить для себя этот вопрос и найти, во что бы то ни стало найти вторую половину сравнения:
«…Женщина, которая любит!»
«Вот оно что» — ударило ему в висок, и он почувствовал, как в груди остановилось сердце.
«Неужели она кого-то встретила? Неужели влюбилась?»
Эта мысль причинила ему боль. Мало, значит, пройти через то, что ему пришлось пройти сегодня? Одно прощание с Обезьянкой чего стоит — Боже, как она рыдала, прижавшись к нему и не выпуская из своих объятий. Ничего подобного он в жизни не испытывал. У него было ощущение, словно часть его существа оказалась отторгнутой — в самом прямом смысле этого слова.
Макс утешал себя тем, что в конце концов все как-нибудь образуется. Они с Мэнди будут часто видеться. Вместе путешествовать. Он снимет квартиру в городе, куда она сможет приходить, чтобы поваляться на диване, задрав ноги на спинку. Она сможет приглашать к нему своих друзей на пиццу, а если кто-нибудь прольет на ковер коку, ни с кем не случится сердечный приступ, как наверняка было бы дома. Но все равно на душе было по-прежнему скверно.
Слезы резали глаза, как будто под веки попал песок.
— Прости, — произнес он тихо. — Так уж получилось, что собеседник сегодня из меня никудышный.
— Тебе не за что просить прощения, — тут же ответила Роза, и он почувствовал на своем плече прикосновение ее пальцев — теплое, успокаивающее.
— Чудно как-то, знаешь… Уж сколько лет я все не мог решиться. Храбрости не хватало. А сейчас решился — и вот чувствую себя последним трусом. Как будто бросаю Обезьянку. Все эти книжки, которые она читала, все ее детские страхи… теперь она все это испытывает на самом деле. Станет «дочкой по уик-эндам». Господи, я так ее люблю, что у меня прямо сердце разрывается.
