Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
Я осела на платформу, как мешок, легла на бон и расплакалась. Плакала громко, стонала и рыдала и, кажется, даже визжала от горя и ужаса. Плакала так, как не плакала после побоев Криса, после смерти щенка, после развода. И выплакала наконец всю ярость, всю безнадежность и печаль, которым так долго не разрешала выйти на поверхность. Я плакала по надежде, помощи и жалости, зная, что они не придут.
Помню, как я скулила:
— Мне нужна моя мама, мне нужна хоть чья-нибудь мама!..
И понимала, что это невозможно.
Наверно, я плакала целый час, хотя, конечно, час уж слишком много. И в тот момент, когда я в конце концов остановилась от усталости и изнеможения, поднялся небольшой ветерок, прокравшийся через дубовую листву. Я с благодарностью подставила ему иссушенное слезами горячее лицо, потерла кулачками, как обиженный ребенок, распухшие глаза и посмотрела вниз на ручей.
Весь покрытый солнечными пятнами, спокойный, как вечность, несмотря на то что ветерок и резвился в верхушках деревьев над ним, ручей был пустынен и тих. И вдруг все изменилось.
Бесшумно и не поднимая зыби, он брел вниз по ручью, к острову и дубу, а каноэ, следующее за ним, казалось, скользит по черным водам беззвучно, как по волшебству. Я видела, как вода расступается перед его ногами и закручивается серебряными водоворотами у носа каноэ, но все равно не могла расслышать ни звука.
Он мог быть видением, рожденным пустынностью и тишиной, созданным лесами или бесконечностью времени, стройный и гибкий, с темной ножей и черными волосами. Его голова была опущена вниз, и волосы в беспорядке падали на лоб и лицо. Солнце, бьющее в воду ручья, освещало его обнаженное тело.
В лодке лежал крупный серо-коричневый олень, самец. Его голова свешивалась через борт так, что большие, вылинявшие до белизны рога тащились по воде, оставляя водовороты в непрозрачной зелени ручья.
На корме каноэ, на сиденье, лежал лун, не такой, как Картер вынул сегодня утром из багажника автомобиля, а простой деревянный, с изящным полированным изгибом и туго натянутой тетивой. Рядом лежал колчан со стрелами.
Я не могла разглядеть крови на теле оленя. Он выглядел так, будто лег отдохнуть в лодку охотника, если бы не темный глаз, подернутый пленкой и посеребренный смертью.
Мужчина потянул лодку к островку и вышел из воды на мох. Я наблюдала за ним, как во сне. Мне не приходило в голову, что он мог увидеть меня на дереве. Он и не увидел.
Его тело было подтянутым, коричневым и словно отполированным водой, гибким и красивым. Длинные и гладкие мускулы играли на руках и плечах, когда он вытаскивал из лодки за рога оленя и тащил его, чтобы положить прямо под деревом.
Звуки как будто все еще не проникали через густой заколдованный воздух. Я могла подумать, что этот мужчина создан моим воображением и соткан из страха и душевного напряжения. Но темное тело было бесспорно реальным. Мускулы играли, когда он укладывал оленя на бок и запрокидывал назад его голову так, что белое горло сияло, а черные мертвые глаза смотрели прямо вверх, на меня. Олень лежал естественно и величественно, словно это было предусмотрено ритуалом.
Я старалась сдерживать дыхание и сидеть Неподвижно. Почему-то я знала, что мужчина не будет смотреть вверх. Он был совершенно один рядом с убитым оленем.
Бесшумным шагом он направился к каноэ, подцепил со дна нож, вынул его из чехла и вернулся к туше.
Половые органы мужчины были развиты и совершенны и находились в состоянии сильнейшего возбуждения. Я не могла отвести глаз. Человек нагнулся, что-то пробормотал в мертвое ухо, взял лист дуба с земли и положил его на свисающий язык оленя.
И потом медленно провел ножом по горлу животного. Кровь брызнула и забила фонтаном. Мужчина, полуприсев, оставался недвижим долгое время, кровь обрызгала его колени.
Длительная, сильная дрожь пронзила его тело, он медленно протянул руку к горлу оленя, которое, как помпа, выталкивало кровь, поднял испачканную кисть и нанес красные полосы на все свое тело.
Потом мужчина наклонился над черным раскрытым ртом животного и легко, нежно поцеловал его. Это был почтительный поцелуй, священный символ. Все еще полуприсев над оленем, человек прошептал что-то. Легкий ветерок сквозь звенящую тишину и неподвижность донесли до меня его слова: „Спасибо!"
Сказав это, мужчина встал и откинул назад темные волосы, и я увидела то, о чем знала все это время, — это был тот человек, которого я встретила неделю назад на темной автостоянке колледжа. В его глазах застыли слезы.
Что-то медленное, теплое и огромное повернулось у меня в паху, я почувствовала, что плыву, слабею в коленях и запястьях, и вдруг подумала, что опять могу расплакаться или упасть в обморок. Мощное чувство было старым, знакомым и пугающим, но в то же время в нем появилось нечто новое.
Я не могла дышать и закрыла глаза, чтобы не видеть этого тела, сверкающего в пятнистой тени, как ритуальная статуя, вымазанная еще жаркой кровью, и чтобы не видеть его слез. Так я просидела очень долго, ничего больше не слыша. Когда же я наконец открыла глаза, мужчины уже не было. Только олень лежал под деревом, неподвижный и прекрасный. И почему-то я не испытывала к нему жалости.
Утро уже заканчивалось, и я ждала, когда придет человек Клэя Дэбни, чтобы отвезти меня обратно на барбекю в „Королевский дуб". Я знала, что должна рассказать Клэю об этом мужчине и олене, но также знала, что никогда не сделаю ничего подобного. Дважды я встречалась с ним в пустынности и тишине и дважды ничего не рассказала.
Со странным чувством я вспомнила глубокое, медленное тепло, разлившееся внизу живота. Нет, я была права, опасаясь болота Биг Сильвер!
В полдень я вновь стояла на ступеньках веранды в „Королевском дубе", в мире обычных людей, если, конечно, пэмбертонцев можно назвать таковыми. Но власть прошедшего утра там, в глубине болот, была еще сильна, и это было видно по мне. Картер, стоявший в чистой одежде из Мадраса с Тиш и Клэем Дэбни наверху лестницы, сказал:
— Сдается мне, что вы видели там нечто вроде оленя? Вы уже не та городская девочка, которую я привез сюда сегодня утром.
— Оленя, как бы не так! — отозвалась Тиш, пристально смотря на меня. — Скорее, привидение. Белая, как простыня, все лицо распухло. Ты что, плакала?
— Нет, — отрубила я. — Я потела и прихлопывала москитов размером с вертолет. Никакого оленя, никакого привидения, никаких слез.
Клэй Дэбни взял с подноса, с которым проходил мимо черный официант в белой хлопчатобумажной куртке, „Кровавую Мэри" и передал стакан мне. Он пристально посмотрел на меня:
