Саша Майская - Любовь по заданию редакции
— Предлагаю тост! За дружбу!
Женька слабо улыбнулась, а потом подняла голову и отбросила светлую прядь со лба.
— Так кольцо-то он выбрал?
— Еще какое!
— Тогда у меня встречное предложение. Давайте в пятницу встретимся в «Авокадо Клубе» и обмоем подарок Стаса и всю помолвку вообще? Как раз Ольга вернется.
Девочки немного помолчали, а потом Катерина осторожно спросила:
— Жень, а ты уверена, что тебя там не посетят особо… печальные воспоминания?
Женька рассмеялась.
— ТАМ меня могут посетить только самые приятные воспоминания. Собственно, если бы я остановилась на том, что было у нас с Андреем в ту ночь, я бы сейчас не напоминала раскисшую квашню.
Маринка фыркнула, но тут же испуганно прикрыла рот ладошкой. Женька улыбнулась, глядя на подруг. Они с ней носятся, как курица с яйцом, боятся слово лишнее сказать, вон, даже языкастая Маринка себя сдерживает. Хватит. Потом им надоест ее жалеть, они начнут потихоньку отдаляться, и кончится все тем, что она останется вообще одна.
— Короче, девки, прекращаю страдать, начинаю новую жизнь. Для начала выкиньте мусор, когда пойдете домой. Это во-первых.
— А во-вторых?
— А во-вторых, идите уже домой. Спать хочу. До пятницы.
Маринка и Катерина дотащили рекордное количество пакетов с мусором до помойки и начали по одному переправлять их в контейнер. Самый туго набитый пакет не выдержал и лопнул, продолговатый газетный сверток подозрительно упруго заскакал по асфальту. Маринка коршуном кинулась на добычу, Катерина присоединилась к ней. Через секунду они развернули газету. Еще через секунду напрочь забыли об оставшемся мусоре.
Над тихим двором повисла безмятежная и долгая тишина, а потом ее разорвал восхищенный и немного испуганный шепот Маринки Тихомировой:
— М-да, теперь понятно, почему она так скучает…
Катерина зачарованно произнесла, не сводя глаз с того, что было в руках у Маринки:
— Ты имеешь в виду — «почему» или… «ПО ЧЕМУ»?!
— За Маринку и Стасика! — провозгласила Женя Семицветова, откидываясь на стуле и высоко поднимая бокал с вином.
Катерина присоединилась к ней, добавив:
— И за самый большой бриллиант из тех, которые я видела в своей жизни не на витрине, а на пальце подруги.
Ольга скромно улыбнулась и приподняла свой бокал.
— За любовь!
Маринка чокнулась с подружками и выпила вино залпом, а затем покосилась на свой безымянный палец, точно боясь, что кольцо возьмет да испарится бесследно.
Женька с улыбкой смотрела на свою подругу. Она была очень рада за эту змею, так рада, что даже впервые за эти две недели забыла о собственной тоске и душевных терзаниях.
Несколько раз она порывалась позвонить Андрею, но в последний момент трусила. И дело даже не в том, что он на нее был сердит, — она не сомневалась, что сумеет убедить его в своей невиновности. Просто… слишком много всего сошлось. И то, что Андрей не хочет жить в Москве, и то, что она не умеет жить в деревне, и то, что до Караула без пол-литры не доберешься, и то, что у нее аллергия на мужчин… Может, дурак Вадик прав и некие высшие силы подают ей знак?
В любом случае, сегодняшний вечер посвящен Маринке, и потому Женька Семицветова смеялась и болтала обо всем на свете, обсуждала последние сплетни, расспрашивала интеллектуалку Ольгу о последнем фильме Звягинцева, подначивала Катьку пойти на концерт группы «Аэросмит» и с искренним интересом рассматривала вместе с Маринкой модели свадебных платьев в каталоге.
Когда они уже расплачивались, в толпе танцующих произошло какое-то нервное шевеление, а потом танцующие начали расступаться, как морские волны перед пророком Моисеем. Женька с интересом посмотрела в ту сторону — и остолбенела. В следующий миг музыку, шум и вообще все местные звуки перекрыл звучный и практически трубный глас:
— Евгень Васильна!!! Да пусти ж ты, ирод кривоногий!
Сквозь испуганную толпу метросексуалов и гламурных юношей и девушек, как атомоход «Арктика» сквозь льды, пробивалась великолепная Антонина свет Спиридоновна из деревни Караул. Боясь упустить «Евгень Васильну», она размахивала могучими руками и издавала звучные вопли, от которых закладывало уши и на память приходил незабвенный ТУ-154 в момент отрыва от земли.
Маринка струсила и спряталась за бармена.
— Женя! Это кто?!
— Это? Антонина Спиридоновна. Вероятно, идет меня топить.
— Чего?
— Ничего. Вы идите, девочки, не ждите меня.
— Еще чего! Она ж тебя прихлопнет, как комара!
В этот момент Антонина Спиридоновна добралась до стойки и ухватилась за нее стальными пальцами.
— Фу, успела! А я как увидала вас, так и замлела. Неужто, думаю, уйдет? Ой-ей, Евгень Васильна, как же вы тут живете-то! Страсть одна. И шум, и жарь, и народ очумелый мечется — кого ни спрошу, как в бУтик попасть, все только руками машут и бегут от меня, ровно от холеры. Слышь, молодой-кудрявый, плесни водички, я вся инда взопрела.
Женька почти с нежностью взирала на Антонину Спиридоновну. Потрясающая девица! Джинсовая мини-юбка по-прежнему обтягивала крутые бедра, мощным ногам позавидовал бы любой конькобежец, из выреза цветастой блузки выпирал роскошный бюст, на котором покоилась толстенная пшеничная коса, и сияли искренней детской радостью громадные голубые Тонины глаза.
Женька вдруг отчетливо поняла, что если кто-нибудь из присутствующих недомерков посмеет сейчас засмеяться над этой простой и незатейливой деревенской красавицей, она сама лично от души вмажет тому паразиту по башке…
Впрочем, самоубийц так и не нашлось.
Четверть часа спустя Тоня и Женька сидели на скамейке в ближайшем к «Авокадо Клубу» дворе и Тоня торопливо рассказывала о последних событиях, перемежая рассказ приветами от общих знакомых и сообщениями о природных катаклизмах.
— …О-ой, а боязно-то как было! Мамка ажио кричать начала — ну, плакать, по-нашему-то. Не пущу, говорит, дитя — это меня — в город, ее там — ну, меня — беспременно снасильничают. Гриша тоже опасался, но Андрей Сергеич сказали, что сейчас криминала в Москве всяко меньше…
При этих словах местный криминал, затаившийся в тени домика на детской площадке, осторожно отполз в кусты, стараясь не звенеть стеклотарой. Женька мысленно отогнала от себя душераздирающие сцены возможной попытки изнасилования Антонины Спиридоновны чахлыми московскими хулиганами и робко спросила:
— А как… Андрей Сергеевич?
— А ниче! Оклемался. Как вы уехали, он слег. Дня три лежал, не меньше. Сам весь серый, а ногти на пальцах синие. Серега — ну вы Серегу-то знаете — говорит, сердечный недостаток у него случился. Но потом встал. Оклемался, молочком отпоился. Там у Коростылихи опорос начался, так пришлось подсобить. Андрей Сергеич с ней, правда, не разговаривает. Она ж, кошелка худая, на вас наговорила, быдто вы маненько… тогось!
